Синдром Фауста - Джоэль Данн Страница 8

Помню, я почему-то покраснела.

– У нас найдется что-нибудь, чем его можно угостить?

– Я не голоден, – откликнулся Руди.

– Эй, – погрозил ему пальцем Чарли, – так ты откликаешься на предложение неподражаемой блондинки?!

Мы пили чай с крекерами, и Чарли добродушно над нами подтрунивал.

Потом Чарли вызвали в приемный покой, и мы остались одни с Руди.

Странно, но я не ощущала никакой неловкости, как это часто бывает при первой встрече. Обычно не знаешь, о чем говорить, как отвечать на вопросы, но ни я, ни он этой скованности не испытывали. Его шепелявящий румынский акцент был так забавен, что я иногда невольно вздрагивала, но он отвечал на это добродушным смехом. Они-то с Чарли сдружились так быстро потому, объяснил мне Руди, что «доктор Стронг» семь лет учился в Париже и говорит по-французски, то есть на языке, близком к румынскому.

Руди пригласил нас обоих в ночной клуб: он ведь играл тогда там на кларнете. Но я не придала этому никакого значения.

– Ну как? – спросил Чарли, когда Руди ушел.

– Что как?! – встрепенулась я. – Ты что, его мне предлагаешь, что ли?

Чарли с досадой скривился:

– Какая муха тебя укусила?!

По сравнению с Руди Чарли выглядел намного мужественней: мощная фигура атлета, дерзкий взгляд, хрипловатый, как у джазового певца, голос. С ним я всегда оставалась, прежде всего – женщиной, и, как он мне однажды сказал, – не должна была об этом забывать. Не то чтобы он демонстрировал свой мужской шовинизм или пытался командовать: нет, конечно! Но вместе с тем не он, а я всегда ощущала почему-то необходимость что-то объяснять и оправдываться.

В ночном клубе я была впервые. Чарли по-хозяйски похлопал по плечу здоровенного негра-вышибалу и провел меня через черный ход. Руди выступал здесь с оркестром. В коридоре назойливо пахло духами, кремом и еще чем-то приторно-сладковатым. На нас с любопытством оглядывались болтающие полуголые девицы. Когда подошел Руди, одна из них игриво повисла на нем:

– Котик! Не смей мне изменять! Я этого не выдержу…

Две другие, оценивающе глядя на меня, о чем-то между собой переговаривались.

Руди улыбнулся, поцеловал в щечку повисшую на шее девицу и осторожно отставил.

– Ну как, нравится? – спросил он.

Я отрицательно покачала головой.

– Это потому, что вы еще не привыкли.

Во время представления мы сидели с Чарли в первом ряду. Я никогда не была ханжой, но представить себя вот так, как эти девицы, вертящей попкой и отстукивающей ногами в чулках до лобка перед зрителями-мужчинами, даже не посмела бы. Руди заиграл соло, и играл очень славно. Ему от души хлопали.

Когда Руди нас провожал, одна из танцовщиц, пробегая мимо и уставившись на меня, кинула ему:

– Ну, после Лолы она не смотрится…

Я не знала, кто такая Лола. Но во всех случаях такая выходка была наглостью, и я покраснела от обиды. У меня было такое чувство, словно кто-то плеснул мне в лицо помои… Кто такая Лола, я узнала позже, когда Руди стал за мной ухаживать.

Не могу сказать, что меня к нему особенно влекло, но исходящее от него ласковое тепло и доброжелательность вызывали желание прикрыть глаза и замурлыкать. Я не испытывала ни особо страстного влечения, ни порочного, но неотразимого любопытства. С Руди было приятно и легко – как плыть в лодке по водной глади. Он не зажигал, а грел, согревал. А в двадцать четыре девица моего склада уже не могла не думать о чем-то серьезном. Тем более что мой опыт общения с мужчинами был ограничен.

Однажды Руди привел меня в крохотную квартирку, которую они снимали вдвоем с Чарли. Сам Чарли был на дежурстве в больнице. Мы полулежали на широкой тахте и болтали, попивая слабое калифорнийское вино.

Внезапно Руди втянул в себя с силой мои губы, и я чуть не задохнулась.

Я понимала, чем это все кончится, и должна была решить про себя: дать ему продолжать или прекратить? И, словно он был волной, а я – унесенной ею лодкой, я перестала сопротивляться.

Раздевал меня Руди долго и со вкусом. Я ему нравилась, и он сам себе тоже. В его движениях и шепоте было столько шарма и ласки, что я прикрыла глаза и слушала Шопена, которого он включил до этого. Мне казалось, я стою под душем, а кто-то ласково и заботливо меня купает. Руди явно хотел вызвать во мне ответный взрыв страсти, но, убедившись, что у него ничего не выходит, решил, что на этот раз обойдется. Слабо застонав, он полностью отключился.

Я смотрела на него снизу вверх и думала: как все же странно, когда вчера еще далекий и совершенно чужой тебе человек вдруг становится интимной частью тебя самой. Секс с ним не был тогда ни физиологией, ни любовью: все это пришло потом. Для себя я решила, что с моей стороны это благодарность за его теплоту и нежность.

Через пару дней Руди повел меня к Розе домой – знакомиться, и мы с ней не понравились друг другу сразу. Хотя ей было уже за пятьдесят, она все еще выглядела великолепно. Глаза у нее были темные, живые, на мой взгляд даже слишком живые и, как мне показалось, обещающие. А чувственные и подвижные губы и весь низ лица – как у Руди. Не принято, конечно, так говорить о человеке, которого нет, но на всем ее облике лежал незримый отпечаток вульгарности, а манеры и повадки напоминали о ее прошлом в кордебалете бухарестского кабаре. Не сказать об этом значило бы погрешить против истины. Роза чересчур весело смеялась, слишком театрально и даже бесцеремонно себя вела и явно ждала того же от меня. Но я была сделана из другого теста, и к концу вечера на ее лице четко обозначилось разочарование.

– Детка, – сказала она, подвигая мне кофе и блюдце с пирожными, – вы слишком серьезно относитесь к жизни. Это ведь так скучно…

На стене у нее в квартире висела увеличенная, а потому не очень четкая фотография какого-то мужчины в смешном, допотопном мундире. И так как Роза до этого рассказывала о своей театральной карьере в Румынии, я спросила, не партнер ли он по спектаклю?

Наступила колкая тишина, и я окончательно смутилась. Мне хотелось только одного: убежать и больше здесь никогда не появляться.

– Его высочество, – прозвучал напряженный голос моей будущей свекрови, – был моим большим поклонником. У нас были очень нежные отношения…

Я сидела красная, словно меня ошпарили кипятком. Лицо горело, спина стала холодной от пота и прилипла к платью.

Позже я много раз проигрывала в воображении эту сцену и ругала себя: может, если бы я ей подыгрывала, наши отношения сложились иначе?

– Твоей матери я пришлась не по вкусу, – сказала я потом Руди, когда он пошел меня провожать.

– Вы еще подружитесь, – легкомысленно махнул он рукой.

Сейчас я думаю, что он не верил в это сам…