Леди и горец - Джулиана Гарнетт Страница 8

Роб сидел в большом зале замка и смотрел на плясавшие в зеве очага алые и оранжевые языки пламени. В зале за исключением двух-трех слуг никого не было. Длинные столы и дубовые скамьи стояли вдоль стен, где метались неясные тени и отблески пламени. В зале стоял застарелый запах пищи и подгоревшего рыбьего жира, которым заправляли светильники. К этому запаху обитатели замка, включая Роба, давно привыкли и просто не замечали его. Роб перевел взгляд на виски, плескавшееся на дне серебряного стаканчика. Он осушил уже пять таких стаканчиков, но виски не облегчило снедавшей его душевной боли и не избавило от охватившей все его существо леденящей пустоты. Прошло уже семь дней с тех пор, как тела его братьев перевезли с поля боя в замок. Самые тяжелые семь дней и ночей в его жизни. Он помнил, как стенали и рыдали женщины, когда телеги с мертвыми телами въехали во двор. Мрачное это было время. А потом похороны. Они все время стояли перед его мысленным взором. И ни виски, ни пьяный беспробудный сон не способны были стереть их из памяти. Сначала на фамильное кладбище в составе похоронной процессии прибыли заплаканные вдовы и сироты, потом привезли гробы. Под доносившийся из часовни заунывный погребальный звон пришел священник со святыми дарами и прочел заупокойную молитву. Стоявшие вокруг люди из клана Кэмпбелл раздавали милостыню и жертвовали на церковь, чтобы клирики чаще молились за спасение душ убиенных братьев… В общем, ритуал знакомый, но всегда печальный и тягостный. В очаге треснуло прогоревшее полено и, рассыпая вокруг себя искры, распалось на части, превратившись в кучу полыхающих угольев. Роб открыл глаза и снова посмотрел на огонь. Но он видел перед собой не угли и пламя, а сильных молодых людей, которые, оставив всех тех, кто их любил, отошли в вечность и покоились ныне под резными каменными надгробиями. Он даже различал их лица в огненных языках. Вот Дирмид, вот Дункан — самые младшие, самые любимые… Он слышал их смех. А потом увидел Кеннета… Роб с такой силой сжал серебряный стаканчик, что погнулись края. Скорбь все не отпускала. Смерть в этих краях — дело обычное, но Роб и помыслить не мог, что она заберет всех его братьев сразу, превратив замок в склеп и заставив слуг красться вдоль стен с таким видом, как если бы они боялись разбудить мертвецов. Похоже, впрочем, они боялись не только мертвецов. Роб неоднократно ловил краем глаза их настороженные взгляды, которые они бросали в его сторону, будто ожидая от него вспышки ярости или, хуже того, побоев. Напрасно; он мог бы во всеуслышание заявить, что все они в полной безопасности и что никаких чувств, кроме скорби, он не испытывает. Внутри у него была ледяная пустыня, и иногда им овладевало странное ощущение, будто он тоже умер и встретился на том свете с братьями. Его внимание привлек жалобный вой, и он по привычке протянул руку, чтобы потрепать по ушам старую гончую — единственную живую тварь, которая по-настоящему была к нему привязана. Старый пес давно не охотился, так как бегать, как прежде, уже не мог, хотя храбрости и преданности ему было не занимать. Поскольку Цезарь почти все время проводил у очага, Робу, чтобы затравить оленя или дикого вепря, приходилось брать с собой на охоту других собак — посильнее и помоложе. Роб подумал, что в последнее время он, как и Цезарь, тоже стал засиживаться у очага, хотя не был ни стар, ни немощен. Наклонив серебряный стаканчик с виски, Роб задумчиво следил за тем, как ароматная золотистая жидкость переливалась через край. Вот его лекарство — целебный бальзам, он помогает пережить день и забыться сном ночью. Впрочем, Роб хорошо знал, что виски приносит лишь временное облегчение, а то и вовсе не приносит. Между тем жизнь в Лохви продолжалась, и как бы ни было Робу тоскливо и одиноко, он знал, что рано или поздно ему предстоит взвалить на плечи ее бремя и брести дальше. Кстати, продолжалась жизнь и в его поместье Гленлион, которое он покинул, чтобы попытаться отговорить отца и братьев от задуманного ими рискованного предприятия. Впрочем, бешеная скачка среди ночи с кровоточащей раной в бедре тоже была авантюрой: опасной, поскольку рана едва его не доконала и, того хуже, бессмысленной, так как преуспеть в своей миссии ему не удалось. Поместье Гленлион Роб получил в награду за участие в битве при Саттон-Бэнке, когда английский король Эдуард II потерял большую государственную печать, а его рыцари бежали с поля боя подобно зайцам, преследуемым гончими. Тогда шотландцам удалось захватить в плен графа Ричмонда и великого коннетабля Франции сьера Анри де Сюлли. Победа была полная, и король Роберт Брюс торжествовал. Вот тогда-то опьяненный успехом и вином Брюс проявил невиданную щедрость, сделав Роба владетелем Гленлиона — длинной узкой полоски земли, имевшей местами в поперечнике не более двадцати футов. Теперь дом Роба был там, хотя надо признать, что жить в своем новом доме ему почти не доводилось. Три года он провел в английской тюрьме, оказавшись по собственной глупости в заложниках. Так что судьба заложника была ему знакома не понаслышке. Роб мысленно перенесся к маленькой наследнице знатного рода и женщине, которая ее опекала. Он не видел их с того самого дня, когда отец привез их в замок. Аргилл прислал с гонцом послание, в котором просил Ангуса держать заложниц у себя до тех пор, пока ему не будет угодно перевезти их в свой замок. Будь он проклят, этот Аргилл! Зная, какой ценой достались Кэмпбеллам заложницы, он даже не позаботился убрать у них из-под носа это живое свидетельство понесенной ими утраты. Насколько Роб знал, Аргилл собирался выдать девочку замуж за своего сына, что позволило бы ему со временем претендовать на владения клана Каддел. Но девочке всего пять, и пройдут годы, прежде чем ее можно будет повести к венцу. Ну а пока… Похоже, пока она будет жить со своей нянькой в замке Лохви. А эта нянька — вдова Кеннета Линдсея. По словам Фергала, вдова Линдсей, защищая свою питомицу, дралась как десять злых волков. Потому-то ее и прихватили вместе с девочкой. Во-первых, чтобы не тратить зря время, отрывая их друг от друга, ну а во-вторых… во-вторых, потому что должен же кто-то ухаживать за ребенком. Роб готов был держать пари, что эта мысль пришла в голову одному из его братьев, что и неудивительно, поскольку Ангус вряд ли до этого додумался бы. А между тем это имело смысл. И уход за ребенком тут не главное. Помимо всего прочего, вдову можно было обменять на одного из военнопленных или добиться в обмен на ее освобождение каких-нибудь уступок со стороны клана Каддел. Наконец, за нее можно было потребовать выкуп. Роб знал, что послание с такого рода предложениями уже составлено, а переговоры с кланом Каддел должны начаться в ближайшее время. Если Кадделы согласятся на переговоры, подумал Роб, то, вполне возможно, вдовушка скоро обретет свободу. Старая Мэгги клялась, что видела, как вдовушка разгуливала по комнате кругами, причем двигалась она, если верить старой Мэгги, все время забирая влево, то есть обратно движению солнца. А это, как известно, дурной знак. Более того, старая Мэгги утверждала, что так — по кругу, да еще справа налево — разгуливают только те, кто занимается черной магией и волхвованием. Фергал с ходу отверг подобное предположение, заявив, что у вдовы слишком светлые для ведьмы волосы. Между старой Мэгги и Фергалом разгорелся спор. Роб был тому свидетелем, хотя молчал и в разговор не вмешивался. Мэгги и Фергал готовы спорить по любому, даже самому пустячному поводу, тем более когда речь идет о колдовстве и черной магии. И они наскакивали друг на друга, как собаки, которые не поделили кость. Вытянув ноги к огню, Роб наблюдал за тем, как буйное прежде пламя постепенно теряло силу и угасало. Что ж, ведьма эта женщина или нет, но ей удалось разбудить в его душе целый сонм самых противоречивых чувств, главными из которых были антипатия и любопытство. Он хорошо помнил, как изящно она поворачивала голову и как смотрела на него своими зелеными кошачьими глазами, в которых проступало какое-то сильное чувство: то ли осуждение, то ли надежда — он не мог точно сказать. Глотнув еще виски, Роб посмотрел на почти опустевший стаканчик и скривил рот в горькой усмешке. «Напрасно я не поехал с ними…» Этот уже хорошо знакомый рефрен снова прозвучал у него в мозгу и повторялся снова и снова — с каждым разом все громче. Казалось, в голове у него забили в набат. Роб поморщился, как от зубной боли, и, пытаясь прогнать наваждение, сказал себе, что ничего хорошего из этого не вышло бы — еще одна смерть, вот и все. Он знал об этом, Фергал знал об этом, и только Ангус Кэмпбелл упорно отказывался это признать. С тех пор как старый лэрд вернулся с заложниками в замок, он стал похож на взбесившегося быка — по поводу и без повода набрасывался с руганью или с кулаками на всякого, кто имел несчастье встретиться ему на пути. Когда же он смотрел на Роба, его взгляд, казалось, начинал дымиться от эмоций — столько упреков, укоризны и горьких слов за ним скрывалось. Хотя он больше ни разу не высказал своих обвинений вслух, они проступали в каждом его взгляде, в каждом движении. Гленлион должен был поехать вместе с ними. И хотя здравый смысл и разумные речи Фергала, казалось бы, должны были убедить его в обратном, Роб, как ни странно, соглашался с отцом. В голове у Роба поселилась пульсирующая боль, которую невозможно было ни изгнать, ни облегчить. Даже виски не помогало — сколько ни пей.