Десять мужчин - Александра Грэй Страница 8

Но он меня любит.

— И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим.

Долги, грехи… Мы ведь поженимся, значит, это грехом не считается.

— И не введи нас во искушение.

О, Боже мой! Прошу, прошу, прости меня.

Прежде чем дойти до «аминь», я услышала шаги в коридоре, быстро растянулась на постели и сквозь ресницы увидела, как он входит в комнату.

— Нашел! За шампунем, — хохотнул он, победно потрясая пакетиком.

Я сделала глубокий вдох и задержала дыхание, будто силясь остановить время.

Мой мужчина стащил через голову синюю футболку и обнаженный застыл у изножья кровати. Даже если бы он двигался как в замедленной съемке, для меня все происходило бы слишком быстро.

Он зубами разорвал серебристую упаковку, свободной рукой приводя себя в боевую готовность. Мошонка резко подобралась, член напрягся; от удивления и любопытства позабыв все свои страхи, я села на кровати, следя за действом во все глаза. Он раскатал полупрозрачный диск вдоль члена, и в луче солнца, пробившемся между неплотно сдвинутыми шторами, тот блеснул, точно лезвие штыка. Частички пыли плясали в воздухе, и, завороженная их танцем, я не заметила, как мой мужчина оказался совсем близко. Он прижался ко мне, шепнул мягко, согревая дыханием плечо:

— Я осторожно.

Кровать была настолько узка, что его член некуда было пристроить, кроме как в меня, — куда тот и проник без особого труда. Сначала я даже была готова внести свой вклад в процесс, но, пришпиленная к матрацу, не смогла поддержать ритм. А потом от наждачного трения у меня перехватило дыхание — и я словно исчезла с места событий.

Не может быть, чтобы все это происходило на самом деле. Со мной. Отче наш, сущий на небесах, прошу, прошу, пусть это поскорее закончится. Да святится имя Твое и… на земле… Отче наш, прости мне этот грех, я и так наказана.

Защищаясь от боли, я стала вспоминать о вчерашнем счастье: мы гуляем по цветущим полям, и мой парень, захватив меня врасплох, падает на колени, задирает мне юбку и целует между ног, и мой восторженный вопль срывает галдящих сорок с деревьев близкой рощицы, и мы с хохотом валимся в траву и никак не можем нацеловаться. Вот так бы всегда…

Молитва сработала — трение прекратилось. На меня давила вся тяжесть мужского тела, потом губы коснулись моей щеки — и он вытянулся рядом, наполовину свесившись с кровати.

— Да ты плачешь! Прости, — сказал он. — Я сделал тебе больно?

— Нет… почти, — соврала я, потому что знала — он не нарочно.

— Понимаешь, я так давно этого хотел, что был сейчас не на высоте. В следующий раз будет лучше, обещаю.

«Аминь», — подумала я и, повернувшись на бок, прижалась к нему спиной — просто потому, что ничего другого не придумала. Его рука обвилась вокруг моей талии, он втиснулся в меня, чтобы мы во сне не свалились с кровати. В такой позе и заснули, и мне снилась наша свадьба.

* * *

Сколько себя помню, брак был моим Граалем. Понятие о браке, однако, было довольно туманным, поскольку семейный союз родителей сохранился в памяти плохо. Мой папа умер, когда мне исполнилось семь. Мама, француженка и добрая католичка, хранила верность мужу и после его смерти. Достатком жизнь нас никогда не баловала, но после папиной смерти страшило лишь отсутствие денег. Мама вырастила нас с сестрой одна, без чьей-либо помощи. В доме моего детства царил матриархат; мужчина нам был не нужен: мы помнили отца земного, чтили Отца Небесного и молились в церкви о том, чтобы когда-нибудь соединиться с обоими. Школа при монастыре позаботилась, чтобы мальчики оставались тайной за семью печатями вплоть до восемнадцати лет, когда мы ступили в большой мир. Во всяком случае, таков был мамин план.

После смерти папы мы ходили в церковь ежедневно, устремляя мысли к вечной жизни и тем самым ограждая себя от напастей жизни земной. Монашки накрепко вбили в нас идею всевидящего ока Господня, и, будучи примерной ученицей, я не подвергала их кредо сомнению, но все эти «святые Марии», вместе взятые, не могли избавить меня от тоски по мужчине в доме. В четырнадцать я украсила дверь своей спальни постерами — сначала с изображением Джека Кэссиди, затем и теннисиста Артура Эши. Приколотые так, чтобы звездные губы находились чуть повыше моих, постеры были скрыты от глаз мамы халатом, и под наблюдением Господа (оказавшегося, по моему мнению, более великодушным, чем уверяли монашки) я практиковалась в поцелуях с бумажными губами. Односторонние поцелуи с плакатными мужчинами помогали слабо — я страдала в силках матриархата и никак не могла взять в толк, почему ни маме, ни сестре мужчина из плоти и крови как будто вовсе ни к чему. День за днем я подбивала сестру помочь мне отыскать пару для мамы, но все возможные кандидаты из нашей деревни либо были женаты, либо одной ногой в могиле. «Зря стараешься, — твердила сестра. — Раздобудь хоть самого Пола Ньюмана — наша дорогая мамочка все равно не уступит». Я не сдавалась, подогреваемая желанием узнать мужчин (одного вполне хватило бы).

Искомый кандидат был ближе, чем я думала, — до того близко, собственно, что дважды в неделю стучал в дверь нашего дома. Среди постоянных визитеров числились молочник, почтальон, продавец стиральных порошков и всяких чистящих средств и точильщик ножей, но мое внимание привлек зеленшик мистер Ти со своим фургончиком, полным овощами прямо с грядки. Впрочем, внимание мамы он, кажется, привлек еще раньше. Словно бы ненароком, без капли самолюбования, но два раза в неделю она красила губы. Я не сразу связала этот штрих с появлением мистера Ти. Если его по-романски приятная внешность напомнила маме о косметике, то мой прямой долг состоял в том, чтобы вдохновить ее на более близкое знакомство. Мистер Ти был темноволос, худощав и в моих глазах эффектен, как католическая церковь. Он всегда носил черные брюки и черную рубашку, расстегнутую до середины груди, на шее поблескивала серебряная цепочка. В попытке завлечь к нам мистера Ти я однажды вытащила маму к его фургону поболтать, и три недели спустя в пакете среди овощей мы обнаружили три билета на спектакль местного любительского театра.

Мама тщательно изучила билеты.

— А мистер Ти, оказывается, трагик, — произнесла она наконец тоном, не позволявшим судить, одобряет она этот факт или нет. — «Моя прекрасная леди». Любопытно, кого он играет.

— Сходим и узнаем! — сказала я.

— Не пойти просто невежливо, — поддержала сестра, забрала у мамы билеты и сунула под Библию на холодильнике, словно обеспечивая им благословение Господа.

Настал день спектакля, и мы отправились на «Мою прекрасную леди». Мистер Ти играл отца Элизы. Он был ненамного старше самой Элизы, но играть и петь умел, решили мы. Затем был «Отелло» с мистером Ти в заглавной роли; нам выпало увидеть его с обнаженным торсом и убедиться, что он смугл не только лицом. После его впечатляющего выхода в облике мавра я решила, что маме больше не потребуется поощрения, дабы оценить достоинства нашего зеленщика. Увы, у меня не вышло уломать ее пригласить его даже на чашку чая — а усердствовала я в течение трех лет.