Английская мадонна - Барбара Картленд Страница 8

Семья была дружная, и Теодора издали следила за тем, как подрастали детишки, и искренне радовалась, когда слышала, что все у них хорошо.

— Рада это слышать, — с улыбкой кивнула Теодора, но сердце ее сейчас сжала тревога при виде конверта в руке почтальона. Что за письмо? Приятных вестей она не ждала.

Она приняла письмо, и письмоносец, коснувшись козырька сложенными лодочкой пальцами, улыбнувшись ей на прощание, похромал себе дальше вдоль улицы, зажав под мышкой сумку с корреспонденцией.

Наверное, в конверте очередной счет… Они все еще продолжали время от времени получать письма из Лондона с не имеющими ответа вопросами: есть ли хотя бы некоторая возможность, что накопленные их семьей — начиная с ее деда — долги будут наконец выплачены.

Ответ всегда был один и тот же, и большинство писавших в Маунтсоррель Колвинам либо уже не чаяли добиться успеха в возвращении своих средств и списали их долг как невозвратный, либо, по прошествии многих лет тщетного ожидания и зряшной надежды, отошли в мир иной, не возрадовавшись отмщенным долгам.

Но в этом случае, внимательно разглядев конверт, Теодора поняла: это не счет. Конверт был из плотного дорогого пергамента, и на нем стояли печать и штамп в виде гребня, весьма впечатляющие.

Теодора вернулась в гостиную — ту самую, бывшую «утреннюю». Села в кресло, привычно переместив вес тела на одну его сторону, чтобы кресло не опрокинулось, оставив ее лежать на полу с перспективой более или менее значительной травмы ноги, головы или руки — любое увечье из предлагаемого набора ее не устраивало. Она лишена возможности томного пребывания в постели с умильными вздохами. Ее руки похожи сейчас на руки Аталанты с картины Йорданса, они стали такими же — с разработанными мелкими и крупными мышцами, по которым можно изучать анатомию, с крепкими пальцами, сильными запястьями… и это все потому, что почти вся домашняя работа совершается ее руками — и спасибо еще Джиму за его самоотверженную помощь.

Убедившись, что села правильно и ей ничто не грозит, Теодора распечатала загадочное послание. Письмо было адресовано ее отцу, но она привычно вскрыла его недрогнувшей рукой. Уже не первый месяц она читала всю корреспонденцию, приходящую в их дом, прежде чем дать что-то отцу. Она показывала ему лишь то, что могло бы его порадовать, — ради его здоровья предпринимались ею эти предосторожности. Из конверта она извлекла лист бумаги — такой же плотной и дорогой, как бумага конверта, с таким же оттиском в виде гребня.

Тем не менее, кто бы ни надписывал этот роскошный конверт, он, очевидно, и отца ее знал не слишком-то хорошо, и был не слишком сведущ в том, как правильно адресовать написанное и писать обращение в самом тексте. Здесь просто посередине конверта в отрыве от адреса значилось: «Мистер Колвин», в то время как имя адресата обычно, согласно правилам, указывается непосредственно над адресом. И еще в правильно оформленных деловых письмах в самом тексте немного ниже уровня даты и на две строки ниже обращения слева указывается адрес получателя. Здесь ничего подобного не было. И это было странным контрастом с тем, на какой бумаге было зафиксировано подобное невежество — точнее, выказано возмутительное неуважение адресату послания.

В некотором смятении, но раздираемая любопытством, Теодора стала вникать в содержание письма. Оно было написано четким, каллиграфическим почерком. Видимо, писал секретарь или какой-то чиновник рангом повыше, чем тот, кто непосредственно отправлял письмо.

«До его сиятельства графа Хэвершема дошли сведения, что Вы — эксперт в области реставрации картин, и Вас самым лестным образом рекомендовали Его Светлости.

Вы, должно быть, наслышаны о превосходной коллекции картин, каковые собраны в замке Хэвершем. За вычетом тех, что сосредоточены в королевском дворце, эти картины считаются в стране самыми лучшими.

И посему Его Светлость приглашает Вас прибыть в замок Хэвершем как можно скорее для восстановления нескольких полотен, в этом нуждающихся, и привести в порядок другие, требующие разной мелкой работы.

Разумеется, Ваш обычный гонорар за работу будет приемлем для Его Светлости, и я буду весьма благодарен, если Вы ответным письмом уведомите меня, когда мы можем ожидать Вашего прибытия.

Ваш покорный слуга,

Эбенер Дженкинс,

секретарь Его Светлости».

Дочитав до конца, Теодора чуть не задохнулась от гнева и изумления. Она не была бы дочерью своего отца, если бы ее не обучали истории искусства с младых ногтей, с тех самых лет, как она начала мыслить! Ее мысли тут же приняли соответствующее направление: так, она с детства знала, что красный цвет привлекает к себе внимание и создает в сюжете картины движение, а излюбленный художниками, писавшими натюрморты, лимон с недоочищенной и готовой вот-вот упасть с него кожурой передает ощущение мимолетности, быстроты течения времени, непрочность вещного мира и зыбкость всего сущего. Все драпировки придают изображению праздничность и торжественность. А сдвинутая к краю стола скатерть на натюрморте, обнажая простую деревянную поверхность, напоминает о необходимости отличать правдивое от показного.

Взгляд Теодоры упал на картину Пуссена. И, как это нередко бывало, ее мысли получили толчок при взгляде на живописное полотно. Правду от лжи можно передать и иначе — как на этой картине!

Никола Пуссен [16], «Суд Соломона» (любимая им из всех его собственных произведений). Теодора несколько отвлеклась от письма, разглядывая то, что видела уже много раз, но не могла отказать себе в удовольствии мысленно порассуждать. Женщина-лгунья одета здесь в платье тусклых, темных тонов, как сухая листва, а женщина, говорящая правду, в светлое, излучающее сияние платье. Сам царь Соломон — на возвышении, в красном, сидит прямо, и из этого видно, что суд его справедлив и он неподкупен, не склоняется ни в чью сторону и он выше всех споров и перебранок. А обе женщины спорят, утверждают свои права на ребенка. Как поступить царю Соломону? Он провокационно приказывает разрубить дитя пополам, поделив его между спорщицами поровну. Та женщина, чей это ребенок, тут же отказывается от него, говоря, что нет, нет, нет, ни в коем случае, он не ее! И тут царь Соломон понимает, где правда, кто настоящая мать — та, что готова отказаться от собственного малыша, только чтобы сохранить ему жизнь! А другая женщина — лгунья, хоть и лжет она с горя: у нее ночью умер младенец, и она хочет присвоить себе чужого. Эту женщину жалко, но она выбрала неправедный способ залечить свое горе: она причиняет страдание другой матери.

Вообще Пуссен, разошлась в рассуждениях Теодора, надо сказать, любил вот такие сюжеты, позволяющие поразмышлять над какой-то сложной проблемой, и каждая деталь у него всегда наполнена глубоким смыслом, который следует разгадать. Отец постепенно учил Теодору подмечать то, что впоследствии открыло перед нею безграничные возможности понимания природы искусства, манеры художника, отражения в его картинах того времени, когда он жил и работал, степень и значительность мастерства живописца, ценность его творения. То есть в теперешние свои годы Теодора была большим знатоком по части искусства.