Куда он денется с подводной лодки - Наталья Труш Страница 8

Они покачивались в центре деревянной площадки под нежные звуки и голос, рассказывающий не по-русски о красивой любви – о чем еще можно так петь?! – и мальчик, заикаясь, сказал Инге:

– Я… люблю… тебя…

Он думал, что от слов этих провалится деревянный настил танцплощадки. Но ничего не произошло, никто ничего не понял и ни о чем не догадался. Мир продолжал жить по своим законам. И только для Инги он перевернулся вверх тормашками. Она сбилась с ритма, неуклюже наступила ему на ногу, незаметно вытерла вспотевшую ладошку о его вельветовую курточку и вдруг, совершенно для себя неожиданно, сказала:

– Я… тоже…

И в тот же миг для них все вокруг перестало существовать. Были только эта чарующая музыка, свет от прожектора, бьющий в глаза то ей, то ему, теплый июльский вечер, напоенный запахами свежескошенной травы. Музыка все не кончалась. Потом им сказали, что специально для них заведующий клубом, который распоряжался танцами, подталкивал иголку по черному диску в тот момент, когда песня должна была закончиться, и незнакомый певец снова и снова пел о любви.

Они гуляли в ту ночь до утра, крепко держась за руки, как в детстве, а на рассвете, когда огненный краешек солнца показался из-за дальнего леса, огненно-рыжий мальчик сказал Инге:

– Можно я тебя поцелую?

– Можно, – согласилась она, и он клюнул ее холодным носом куда-то в щеку.

* * *

…Инга потрясла головой, отгоняя воспоминания. Где-то в этом городе живет и сейчас этот мальчик – ее первая любовь. Она ходила по улицам и думала о том, как произойдет их встреча. Впрочем, она боялась этой встречи.

Мальчик предал ее. В конце зимы он прислал ей бандероль, она в нетерпении открыла ее прямо на почте, и на пол посыпались цветные конверты, подписанные ее рукой. Это были ее письма рыжему мальчику. Она писала их ему два года подряд с перерывом только на летние месяцы, потому что летом они были вместе.

Ничего не понимая, Инга собирала их с пола, складывала в пачку. Ей кто-то помогал, она машинально благодарила за помощь. Наконец в куче писем мелькнул листочек, исписанный знакомым рваным почерком.

Лучше бы Инга никогда не читала этого письма. Мальчик обвинял ее в каком-то обмане – «сама знаешь – в каком!». Он, сожалея о потраченном времени, писал, что «все девушки такие», кругом только ложь и обман…

В конце была строчка: «Не ищи меня. Я больше не хочу ничего о тебе знать!»

Эта строчка остановила Ингу, когда она хотела написать мальчику письмо, попросить его объяснить – за что??? Она предпочла переболеть без ненужных расспросов. Что толку задавать вопрос: «За что???» – если еще вчера родной и близкий человек не хочет «ничего о тебе знать»?!

* * *

…В юности все заживает быстрее. И душевные раны тоже. Рубцы, конечно, остаются и боли фантомные – болеть нечему, а болит же, как болела раненная в войну нога у поселкового ветеринара дяди Саши, которую ему полевой хирург в сорок втором оттяпал по самое «не грусти». Стоило дождю начать собираться, как он уже знал про грядущую непогоду, потому что у него дико ныло колено на несуществующей ноге.

Так и у Инги после четырех месяцев после разрыва с мальчиком сердечко ныло нестерпимо. Она уничтожила все письма – его и свои, те, которые он вернул ей. Сожгла в печке черно-белые фотографии, на которых была зафиксирована вся их история: Инга с мальчиком в песочнице, которую построил во дворе ее отец, Инга с мальчиком идут на рыбалку с удочками и стеклянной баночкой на веревочной ручке, Инга с мальчиком у костра, едят печенную в углях картошку. Инга с рыжим мальчиком… Жаль, но на черно-белых фотографиях совсем было не видно, что он огненно-рыжий.

Она аккуратно отделила на всех фотографиях себя от мальчика, свои половинки спрятала в ящик старого письменного стола, его половинки отправила следом за письмами в пламя печи.

Но легче от этого не стало. «Доктор – время…» – мудро сказал тогда папа, ласково погладив Ингу по голове. И она стала пить ежедневно, как лекарство, это время без милого мальчика и его ласковых писем. И к лету на душе, там, где весной он оставил длинную, с зазубринами и рваными краями, похожими на его угловатый почерк, рану, образовалась новая кожица.

А потом Инга познакомилась со Стасом. Она сидела на стрелке Васильевского острова, на зеленой пыльной скамейке, грызла зеленое кислое яблоко и читала учебник. Он плюхнулся рядом, внимательно посмотрел на нее и простецки сказал:

– Девушка, а вы мне нравитесь! Давайте знакомиться?

Он учился в медицинском, ночами работал в больнице санитаром, жил в общежитии. Инга женским чутьем поняла: от любви есть только одно лекарство – другая любовь. Ее закружило в водовороте этих отношений, и она поняла, что начинает по-настоящему выздоравливать.

Стас оказался не только хорошим и умным собеседником, но и галантным кавалером. Он влюбился в Ингу и делал все для того, чтобы она ответила ему тем же.

Инге было не так просто откликнуться на его чувства. Нет, внутри она чувствовала едва уловимый трепет, но строгий взгляд отца, которым он смерил Стаса в самый первый миг их знакомства, заставил ее притормозить с чувствами. Эдвард Валевский после истории с рыжим мальчиком не хотел рядом с дочкой видеть никого. В душе, конечно, понимал, что так нельзя, что все равно кто-то будет, но страх того, что Ингу снова кто-то обидит, превратил его в сторожевого пса, который рычит на всех проходящих мимо.

Впрочем, Стас не форсировал события. Он терпеливо ждал. Его друзья подшучивали над ним и над его чувствами к «малолетке». У них в моде было тогда крутить романы со зрелыми женщинами старше себя. Стас тоже не отказывал себе в плотских удовольствиях, да и жизнь в общежитии весьма этому способствовала. С долей здорового хирургического цинизма он рассуждал в мужской компании о том, что одно другому не мешает. А в душе носился со своей девочкой Ингой, которую называл ласково, по-восточному – «моя Инь».

Инга легко поступила в университет – любовь к Стасу, накрывшая ее с головой, не помешала здраво рассуждать на экзаменах и набрать проходной балл. Остаток лета они провели вместе: купались, загорали, ездили в Петергоф на фонтаны и почти каждый вечер ходили в кино.

Эдвард Валевский наконец перестал смотреть на Стаса волком, и студент-медик Воронин из Вологодской области стал частым гостем в доме на Фонтанке.

В сентябре отец Инги собрался в Карелию, оставив юную первокурсницу на попечении брата. А в семье Ингмара в это время друг за другом случилось все, что могло случиться: теща сломала на даче ногу, тесть свалился с простудой, жена Виктория вдруг придумала рожать второго ребенка. Ингмар разрывался между вышедшими из строя родственниками, на которых нельзя было оставить трехлетнего сынишку Валечку, и ему, мягко говоря, было не до Инги.

Этим и воспользовался Стас Воронин, который уже давно склонял Ингу к более интимным отношениям, чем поцелуйчики в парадной и полутемном зале кинотеатра. К тому же, зная нравы современных девушек, Стас не верил любимой, что у нее до сих пор «никого не было». Инга однажды в порыве откровенности рассказала Стасу о своей любви к рыжему мальчику из ее деревенского детства, отметив при этом, что у нее была любовь, но у них с ним «ничего не было». Стас откровения пропустил мимо ушей: было – не было, кого это сегодня волнует?! И очень удивился, когда оказалось, что «никого не было» – это на самом деле никого не было. Стас чуть с ума не сошел от радости.