Любовь с чистого листа - Кейт Клейборн Страница 8

Мое лицо вспыхивает, сейчас я даже рада, что Сибби так меня избегает. Да, сейчас мы в одной комнате. Она, конечно, сидит в одной комнате со мной и чем-то занимается, но скоро наверняка пойдет к себе или в душ.

Но она не уходит, только говорит:

— Мэг. — И звучит это почти как в старые времена. Почти привычно; твое имя в устах лучшего друга — один из самых прекрасных звуков в мире.

Я очень рада, что не лила молоко в гранолу, когда она произнесла мое имя.

— Да?

— Мне надо с тобой поговорить.

«Наконец-то», — думаю я, укол надежды стал заметнее, а я совершенно к этому не готова. Первые пару месяцев как Сибби стала отдаляться — проводить меньше времени дома, отвечать на мои сообщения как бы между делом, отвергать предложения посмотреть вместе любимое шоу, сходить в бар или ресторан, — я очень старалась восстановить связь. Сначала ненавязчиво, шутками по поводу ее вечной занятости, один раз даже оставила записку с целью «выкупа» на двери ее комнаты:

«Смотрим финал сезона „Холостячки“ сегодня вечером, или твой кашемировый свитер попадет в автоматическую сушку!» Позже я прибегла к более серьезным мерам — разговорам, перед которыми меня бросало в пот и рвало от нервов, а Сибби только отмахивалась, говоря: «Я просто занята, Мэг! Ты слишком сильно переживаешь». Затем быстро обнимала меня и обещала найти время в ближайшие дни. От этого мне становилось легче и тяжелее одновременно: слишком похоже на очередную отмашку. Я хорошо знала Сибби и понимала, что мы не добрались до корня проблемы, но спустя месяцы опустила руки, запершись в старом, добром, болезненном страхе того, что может произойти, если я буду на нее давить.

— О чем? — Я наваливаюсь спиной на стойку, чтобы видеть угол дивана, где она сидит, а это почти через всю квартиру в ширину. Это лучше, чем подойти — я не хочу давить или навязываться.

— Ты ведь помнишь Элайджу?

Абсурдный вопрос. Он вот уже три месяца ночует у нас три раза в неделю. Конечно же, я его помню. Мне известно, какой бритвой он пользуется. Откровенно говоря, с такими тонкими стенами, как у нас, мне слишком хорошо известны все его непригодные для чужих ушей звуки.

— Конечно, — обыденно произношу я, но на душе кошки скребут. Три ночи в неделю — это уступка с моей стороны, и поскольку я всегда переживаю, что мешаю им даже своим дыханием, и знаю — из разговора с ним, который на редкость продлился дольше пяти минут, — что наша квартира нравится ему больше, чем его студия в Бед-Стай, жду логичной просьбы. Наверное, у Элайджи истек срок аренды и он хочет немного перекантоваться у нас…

— Мы съезжаемся. — Я чуть йогурт не уронила.

— Нашли квартиру в Виллэдж, недалеко от гастробара с устрицами, который тебе нравился…

Что. За. Нахрен.

Сибби еще говорит… что-то о маленькой площади, но крутой кухне, а я думаю о кое-чем посерьезнее: она съезжается с парнем, с которым встречается всего несколько месяцев, переезжает отсюда, из Бруклина, она даже осмелилась упомянуть устричный гастробар, который мне вовсе не нравится, но я была там однажды, на свидании, которое по степени своей неловкости вполне достойно статьи в «Космополитан».

— Не волнуйся, я съезжаю только в конце лета, так что у тебя куча времени.

Стою как вкопанная, не в силах что-либо сказать.

— Не думаю, что ты будешь искать соседку, — продолжает она, — но все равно решила дать тебе запас времени. Потом сможешь переехать в мою комнату, а из своей сделать рабочий кабинет. Вести свое дело отсюда, понимаешь?

«Вести свое дело»? Сибби едва ли что-то знает о моем деле, она понятия не имеет о том, сколько постоянных клиентов появилось у меня после статьи в «Таймс», и точно не знает об очень перспективном контракте, который я пытаюсь заполучить, а теперь просто должна, если хоть немного надеюсь оплачивать аренду целиком, хотя бы временно. У меня, конечно же, все в порядке с клиентами, соцсети живут за счет пары спонсоров, но мне двадцать шесть, и я художница в одном из самых дорогих городов мира.

О чем она вообще думает?

Я едва ли понимаю, о чем мы говорим, едва ли понимаю, что эта беседа для нее лишь формальность и мы даже не обсудим тот факт, что живем вместе с девятнадцати лет, что любой важный шаг — квартира, работа, смена прачечной — мы делали вместе. Что теперь мы окажемся по разные берега.

Теперь я рискую не уронить, а раздавить йогурт. Дышу глубоко через нос, пытаюсь успокоиться.

— Как же твоя работа?

Сибби отмахивается рукой:

— Я перейду в другую семью после Дня труда. Уже договорилась.

— Но ведь тебе нравятся Уэйлены. Не Тильда, но дети, — слабо возражаю я. За четыре года работы с Уэйленами Сибби всю душу вложила в этих детей.

Она опускает взгляд, елозит большим пальцем по ребру ноутбука.

— С ними все будет хорошо. Спенс скоро будет ходить в школу на полный день. Да и во мне сил быть няней осталось на год или два. Я не об этом мечтала в жизни.

— Снова будешь ходить на прослушивания?

Она поджимает губы, смотрит в окно. Сегодня солнечно, лучи света проникают сквозь толстое стекло, они подчеркивают морщинки в уголках ее глаз. Крошечные радостные отголоски того громкого хрюкающего смеха, который я не слышала много месяцев.

— Нет, Элу дали продюсерский проект на NBC, очень хороший. Может, мне вообще больше не придется работать.

— Си, — решаюсь я. Это прозвище всегда было особенным. Си — сокращение от Сибби, что, в свою очередь, сокращение от Сибил. Но для меня «Си» всегда было сокращением от «сис», «сестра», которой у меня никогда не было. Но эта сестра мне незнакома. — Я не понимаю этого.

Даже смешно, насколько я преуменьшила. Я, конечно, не думала, что мы всегда будем жить вместе, мы даже собирались разъехаться. В конце концов, когда она устроилась здесь на работу, я, именно я думала остаться на Манхэттене, где меня ждала стабильная работа, пусть и не в ламповом магазинчике Сесилии. Я была весьма востребована в неконкурентных условиях магазинов, с которыми работала. Но как мы дошли до того, что даже не обсудили эту важную перемену? Как она стала простой новостью, а не итогом многочасового обсуждения, в котором хотя бы несколько часов надо посвятить фразе моей энергичной и целеустремленной подруги о том, что ей, может, вообще больше не придется работать? Как мы дошли до такого?

«Она была главной, а я следовал». Снова голос Рида, а я думаю лишь: вот бы мне подали знак, что так будет, зашифровали послание.

— Я понимаю, это большие перемены, — произносит Сибби легко, попутно открывая ноутбук и стуча по клавишам. — Я напишу объявление, чтобы ты смогла…

— Нет-нет. Спасибо, не нужно. — Я съела капельку йогурта, но быстро ставлю его обратно в холодильник, даже не вынув ложку из баночки. Посмотрим правде в лицо — больше я к нему не притронусь. На нем образуется странная пленка, при взгляде на которую думаешь, зачем йогурт вообще существует. Но сейчас самое важное — уйти поскорее, чтобы Сибби не заметила слезы разочарования в моих глазах.