Дикий горный тимьян - Розамунда Пилчер Страница 8

— Все любопытнее и любопытнее. А почему миссис Бредшоу в данное время живет в Испании?

— Ее зовут не миссис Бредшоу, а миссис Пейли. Полгода назад мои родители развелись. Мама снова вышла замуж за человека по имени Пейли, а у него дом в Испании, в Сотогранде, потому что он хочет играть в гольф круглый год. — Она решила выложить все сразу. — А отец уехал жить к своей двоюродной сестре, у которой на юге Ирландии есть пришедшее в запустение поместье. Там он грозился выращивать пони для игры в поло; впрочем, он всегда был полон грандиозных замыслов, которые, не будучи человеком дела, не мог осуществить. Мне кажется, что и на этот раз будет то же самое.

— А маленькую Викторию оставили жить в Лондоне?

— Виктории уже восемнадцать.

— Конечно, я помню, она уже взрослая и весьма опытная особа. Ты одна живешь?

— Да.

— Тебе не очень одиноко?

— Уж лучше жить одной, чем с людьми, которые друг друга терпеть не могут.

Оливер состроил гримасу.

— Родители — это тяжкое бремя, как ты считаешь? Мои-то уж точно, правда, несмотря на разлад, до развода у них дело так и не дошло. Они продолжают портить друг другу жизнь в далеком Дорсете, а во всех своих неурядицах, стесненных обстоятельствах, повышении цен на джин и даже в том, что куры плохо несутся, винят меня или правительство.

— Я люблю своих родителей, — сказала Виктория, — и меня очень огорчило, что они перестали любить друг друга.

— У тебя есть братья или сестры?

— Нет. Я у родителей одна.

— Стало быть, позаботиться о тебе некому?

— Я сама прекрасно могу о себе позаботиться.

Он недоверчиво посмотрел на нее.

— Теперь о тебе заботиться буду я, — безоговорочно объявил он.

После этого вечера Виктория не видела Оливера Доббса две недели, и за это время пришла к убеждению, что больше не увидит его никогда. Но снова пришла пятница, и именно в этот вечер, чувствуя себя бесконечно усталой, она вдруг бесповоротно решила заняться весенней уборкой дома, хотя в этом не было никакой необходимости; а потом надумала еще и вымыть голову. И как раз когда она, стоя на коленях возле ванны, смывала волосы под душем, вдруг раздался звонок в дверь. Завернувшись в полотенце, она открыла дверь и увидела Оливера. Виктория так обрадовалась, что тут же заплакала; он вошел, закрыл за собой дверь, заключил ее в объятия и вытер ей лицо концом полотенца. Потом они пошли наверх, он вынул из кармана куртки бутылку вина, а она принесла стаканы, и они, устроившись у газового камина, пили вино. И когда вино было выпито, она пошла в спальню переодеться и расчесать свои длинные светлые, еще влажные волосы. Оливер сидел на краю кровати и смотрел на нее. Потом он повез ее в ресторан ужинать. Не было ни извинений, ни оправданий по поводу его двухнедельного отсутствия. Он был в Бирмингеме — вот и все, что он сказал. Виктории же и в голову не пришло спросить его, что он там делал.

Примерно в таком же духе происходили их встречи и дальше. Он исчезал из ее жизни и появлялся вновь — непредсказуемо, но с удивительным постоянством. И каждый раз, когда возвращался, никогда не рассказывал, где он был. Может быть, на Ибице, на Балеарских островах или в Уэльсе в доме у какого-нибудь нового знакомого. Он был не только непредсказуем, но и до странности скрытен. Никогда не рассказывал о своей работе, и Виктория даже не знала, где именно он живет — знала лишь, что недалеко от Фулем-Роуд, и квартира у него — на первом этаже. У Оливера часто менялось настроение, и пару раз она была свидетельницей ужасной вспышки гнева, с которой он не смог совладать, но ей казалось, что с этим можно мириться, если помнить, что он писатель и настоящий художник. Впрочем, было в нем и много хорошего. Он был веселым, любящим и очень компанейским человеком. Ну, просто добрый старший брат. В то же время он был необычайно привлекателен, почти неотразим.

Когда они не виделись, она убеждала себя, что он работает, воображала его сидящим за машинкой. Он пишет и переписывает, рвет написанное и снова начинает писать, стремясь достигнуть известной только ему одному степени совершенства. Временами у него появлялось немного денег, и он мог потратить их на Викторию. Иногда же не было ни гроша, и тогда Виктория приносила продукты из магазина и готовила ему ужин у себя дома, покупала бутылку вина и короткие сигары, которые, она знала, он очень любит. Как-то был у него период тяжелой депрессии, когда дела шли из рук вон плохо. Работа не ладилась, пьесы и книги никто не хотел покупать, и, чтобы выбраться из этого отчаянного положения, он устроился в небольшое кафе по ночам мыть посуду в автоматической мойке. Через какое-то время дела стали налаживаться, и ему удалось продать пьесу независимому каналу телевидения, но он продолжал работать в кафе — нужны были деньги, чтобы платить за квартиру.

У Виктории не было других приятелей среди мужчин, да они и не были ей нужны. Почему-то она не могла себе представить Оливера с другими женщинами. Причин для ревности у нее не было. Не так уж много давал ей Оливер, но ей хватало.

В первый раз она услышала о Жаннетт Арчер, когда он объявил, что собирается жениться.

Шли первые дни лета, и окна ее квартиры были распахнуты настежь. Внизу миссис Тингли, соседка из четырнадцатой квартиры, высаживала герань в декоративные кадки, а мужчина, который жил через две двери, чистил машину. На крыше дома ворковали голуби, и деревья, уже одетые распустившейся листвой, заглушали доносившийся издалека шум автомобилей. Они сидели на банкетке возле окна, и Виктория пришивала пуговицу к его пиджаку. Пуговица еще держалась, и Виктория предложила прихватить ее, чтобы не оторвалась совсем. Она нашла иголку и нитку, сделала на конце узелок и воткнула иголку в выношенный вельвет, когда Оливер произнес:

— Что бы ты сказала, если бы я объявил тебе, что собираюсь жениться?

Виктория протолкнула иголку, и та вонзилась ей прямо в большой палец. Боль была мгновенной, но мучительной. Она осторожно вытащила иглу и следила за тем, как красная бусинка крови на пальце росла и росла.

— Сунь палец в рот, и побыстрей, иначе ты закапаешь кровью весь пиджак.

Но Виктория не пошевелилась; тогда он схватил ее за руку и сунул ее палец себе в рот. Глаза их встретились.

— И не смотри на меня так, — сказал он.

Виктория смотрела на свой палец. Боль пульсировала в нем, как будто по нему стукнули молотком.

— По-другому я смотреть не умею.

— Ну, тогда хоть скажи что-нибудь.

— Я не знаю, что надо говорить в таких случаях.

— Могла бы пожелать мне удачи.

— Я не знала… что ты… то есть, я не знала, что ты был…

Даже в этот ужасный момент она старалась быть рассудительной, вежливой, тактичной. Но Оливер презирал всяческие недомолвки и грубо перебил ее.

— Ты что же, и не подозревала, что у меня есть кто-то другой? Это, если хочешь знать, прямо строчка из старомодных романов, которые читает моя мать.