Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи - Иосиф Гольман Страница 8

– Для меня нет, девочка. У меня всю жизнь украли.

И неожиданно для Шеметовой – а может, и для себя – рассказал печальную историю своей украденной жизни.

Немцы вошли в их деревню под Ржевом в сорок втором. Отец был где-то на фронте, мать убило при немецком наступлении. Потом долго шли бои, сколько, не помнит.

Сначала мальчонку подкармливали враги (односельчан практически не осталось, деревня была сожжена и разрушена полностью), хотя он особо не понимал причинно-следственных связей происходивших ужасов. Потом наши вышибли немцев, и мальчик прибился к красноармейцам.

Потом немцы вышибли наших, но Ваня отступил со своей частью. Потом еще три года постоянно наступали и отступали, люди гибли во множестве, однако Ивану Гавриловичу эти дни до сих пор кажутся лучшими в жизни. Ну, может, кроме тех, когда он жил с мамой и папой. Впрочем, те времена, наверняка счастливые, он толком не помнит, домысливая не сохраненные памятью картинки.

А любит он военное время, потому что и его тогда действительно любили. Некоторые из любящих погибали. Их место занимали другие.

Почему сына полка, несмотря на строгие предписания, не сдали в детдом или суворовское училище, история умалчивает. Может, потому, что взрослые так же привязывались к ребенку, как и он к ним. Поди попробуй сдать своего сынка в детдом, если ты в здравой памяти и трезвом уме.

Короче, в Берлин Иван Лопухов вступил в возрасте двенадцати лет и в чине ефрейтора. Было ли звание присвоено официально, история пока снова умалчивала. Но на плохо читаемой старой фотке, которую Иван Гаврилович бережно протянул Ольге, можно было разглядеть и сиротливую ефрейторскую лычку на погоне, и даже две медали на впалой груди пацана.

– Так у вас и награды есть! – обрадовалась Шеметова: адвокат в ней не замирал ни на миг.

– Были, – сказал Иван Гаврилович. – «За отвагу» – на наш госпиталь напали, в конце войны уже. Все отстреливались, я тоже.

– Вы в кого-то попали? – спросила Ольга.

– Не знаю. Не помню. Мне страшно было, – честно ответил Лопухов.

Ольга уже заметила, что для старого закоренелого вора-рецидивиста Иван Гаврилович был непрофессионально честен и открыт.

– А вторая медаль за что?

– Когда война кончилась, нам всем дали, – равнодушно ответил старик.

– А документы о наградах у вас есть?

– Меня когда осудили, медали забрали, – закрыл тему Иван Гаврилович.

– А за что осудили?

– Мы с ребятами в дом зашли. Разбомбленный.

– Зачем?

– Ребята искали выпивку. Ну а я за компанию. Я тогда курил только, а водку мне пробовать не разрешали.

– И что в доме?

– Нашли за прилавком шпулю синего шелка. Там, видно, раньше магазин был. Все разбито от бомбы, подгорело, а эта шпуля была почти целая.

– И что дальше?

– Дальше притащили ее в роту. Все отрезали, кто сколько хотел. Командир, взводные. Потом бойцы. На рубахи.

– А вы?

– Я не стал. Ну зачем мне синяя рубаха? Я себе шарфик отрезал и два маленьких кусочка просто так. Красивые очень. Шарфик думал будущей девушке подарить. А то у всех трофеи, а у меня ничего. Мне уже тринадцать исполнилось, начал я на девушек посматривать.

– А что потом? – уже понимая, что было потом, спросила Ольга.

– А потом какие-то чужие солдаты – я их раньше не видел – оцепили казарму и велели выходить по одному и сдавать трофеи. Офицеров не трогали. Ротный пытался за меня заступиться, но его заткнули.

– Всю роту арестовали? – ужаснулась Ольга.

– Нет, человек двенадцать. Кто вещи сдавал. А так у всех было спрятано или прикопано. Находят баул, а он ничей.

– Вы сдали шарфик?

– Да.

– И за это посадили?

– Восемь лет. От звонка до звонка. Мародерство. Мы как политические шли, без поблажек. Ну а потом пошло-поехало, – вздохнул старик.

Печальная история жизни Ивана Гавриловича Лопухова, со всеми паузами и вздохами, заняла – Ольга по привычке засекла по часам – меньше одиннадцати минут.

– Я все-таки попробую выяснить насчет наград, – сказала Ольга.

– А зачем? – вяло спросил дед.

– Для справедливости, – ответила Шеметова.

– Если для справедливости, то давай, – согласился Иван Гаврилович.

Выложив свою историю, да еще заинтересованному человеку (может, впервые за много лет заинтересованному им), старик как-то успокоился и чуть повеселел.

– Только чтоб не освободили, – даже пошутил он прощанье. – А то опять на старости лет за колбасой лезть…

Почти дословно повторив недавно проскользнувшие в Ольгиной голове мысли.

На этом день не кончился.

Во-первых, нужно было оформить договор с Куницыной на защиту ее сына, включая командировку в Архангельск. С ней же заключал договор и Багров, на защиту второго парня. Имени его Ольга не запомнила, потому что Анна Ивановна обычно называла его просто «дурачок».

Во-вторых, предстояла поездка к потенциальному доверителю, чье отчество, фамилию и двадцать пять процентов доходов собиралась присвоить одна нечестная женщина («свой»-то всегда прав по определению).

Поскольку «пациент» пришел от Олега Всеволодовича, Шеметова направилась прямиком к Багрову.

Впрочем, не стоит себя обманывать. Если б он и не был от Олега Всеволодовича, она бы все равно направилась к Багрову. Просто следовало выдумать предлог, а так все складывалось само собой.

Раз уж пришла, то задала вопрос и про Ивана Гавриловича.

– Олег, – спросила она (они все-таки перешли на «ты»). – Общалась вот с дедом, по пятьдесят первой который. Бесплатник. Ему вообще ничего не надо. Хочет на зону быстрее. А зацепки в деле есть. Если не для освобождения, то для смягчения наказания. И что мне делать теперь?

– Ты адвокат, – коротко ответил Багров. – Делай свое дело. Бейся за подзащитного. Вот и все.