Новая царица гарема - Георг Борн Страница 79

Рассказ о происках враждебной ему партии внушил султану страх, а бдительность, о которой говорил Гамид, была принята им одобрительно. Теперь он не желал никакой перемены в принятых мерах. Он дал понять великому визирю свою волю.

– Его величество довольны твоим оправданием, Гамид-кади, – сказал визирь. – Тебе и твоим товарищам предоставляется действовать в том же духе, чтобы всегда иметь бдительное око везде, где только есть опасность для султана. Его величество милостиво отпускает тебя.

Гамид-кади поклонился султану и великому визирю и в полном сознании своей победы гордо оставил императорские покои. Из дворца он немедленно отправился в развалины Кадри известить шейх-уль-ислама о блестящем результате своих поступков.

Между тем в это самое время в мрачных чертогах Смерти, которых не смела обыскать никакая власть, совершалась ужасная казнь. Гамид-кади застал еще это новое доказательство ужасного могущества кадри. Прежде чем быть свидетелями всех этих ужасов, безнаказанно происходивших в чертогах Смерти, вернемся к Реции и посмотрим, что произошло с ней со времени той страшной ночи, когда грек Лаццаро отвез ее во дворец принцессы, чтобы показать ей, что Сади лежал у ног другой женщины.

Негодяй имел полный успех. Разбитая душой и телом и до глубины души оскорбленная, она лишилась чувств, убедившись, что ее не обманывал призрак, что действительно он, ее Сади, стоял на коленях перед другой женщиной и своими устами касался ее одежды. Она не могла разглядеть этой соперницы, покрывало скрывало ее черты. Она знала только, что это была богатая и знатная дама, но все это припомнила она уже у себя в темнице, где она снова очутилась, сама не зная как. Случилось то, что она считала невозможным, так как до сих пор ни разу еще жало сомнения не прокрадывалось в ее душу, теперь же она своими глазами увидела невероятное. Покинутая любимым человеком, оставленная всеми, она считала себя погибшей. Всю любовь свою сосредоточила она на Сади. Она обожала его, с ним вместе она не задумавшись умерла бы: смерть не казалась ей страшной в его объятиях… А теперь не иллюзией ли оказались все ее надежды?

Нет, это невозможно! Сади не мог покинуть ее. Она всему поверила бы, только не этому. Неужели же глаза обманули ее? Нет, зорким оком любви она смотрела на своего Сади. Но, может быть, какие-нибудь другие неизвестные ей отношения существовали между ним и той, перед которой он стоял на коленях? Быть может, он и не нарушал своей клятвы верности? Так говорило сердце благородной женщины, и эта мысль чудесным образом укрепила ее больную, измученную душу.

– Нет, нет, это невозможно! – повторяла она. – Это неправда. Скорее погибнут земля и небо, чем мой Сади бросит меня. Как могла я допустить обмануть себя этим зрелищем! Не Лаццаро ли устроил все это, чтобы мучить меня и вытравить из моего сердца любовь к моему Сади? Но ты ошибся в своем расчете. Ты не знаешь истинной любви. Хотя ты и показал мне картину, которая заставила меня содрогнуться, которая лишила меня сознания, все же любовь победила сомнение. Не мое дело знать, что происходило между Сади и той знатной госпожой. Мое сердце говорит мне, что Сади всецело принадлежит одной мне, что он никогда не оставит меня и не променяет на другую.

Пусть все обвиняют его, пусть все говорит против возлюбленного моего мужа, я ни за что не оттолкну его и не хочу оскорблять его своим подозрением! – воскликнула Реция с прояснившимся лицом. – Он непременно явится освободить меня, как только узнает от Сирры, где меня найти. Прочь черные подозрения, прочь мрачные мысли и сомнения! Верь в своего возлюбленного. Надейся на его верность, ожидай свидания с ним и разгони недостойные образы, которые тревожат твою душу. Я твоя, мой Сади. О, если бы ты мог слышать мой призыв любви! Я твоя навеки. С радостью готова я безропотно перенести все, чтобы только снова увидеть тебя, чтобы только опять принадлежать тебе, одному тебе.

Благородство ее непорочной души одержало победу над всеми сомнениями, над всеми дьявольскими ухищрениями Лаццаро. Но проходили дни за днями, а Сади все не было. Да и Сирра не приходила к ней больше. Маленького принца от нее взяли. Теперь она была совершенно одна, всеми покинутая.

Но вот однажды вечером она услыхала раздирающий душу крик о помощи, неизвестно откуда доносившийся. Часто и днем и ночью раздавались стоны и вопли закованных в цепи страдальцев, но такого ужасного крика Реция никогда еще не слыхала. Откуда же выходили эти ужасные звуки? Бедная Реция дрожала всем телом, ее волосы шевелились от ужаса. Что такое происходило там, на дворе? Неужели никто не мог явиться на помощь несчастным, неужели никто не мог помешать и наказать дервишей Кадри и их хозяев за насилия? Неужели не было над ними судьи, который бы осмотрел эти места стонов и ужаса? Долго ли будут эти люди совершать злодейства и поступать по своему произволу, не будучи никем привлечены к ответственности? Разве могущество их так велико, что никто не осмеливается раскрыть их поступки и потребовать у них отчета?

В темницах томились жертвы религиозной злобы и фанатизма, в оковах, исхудалые до истощения, обреченные на голодную смерть. Здесь стонали несчастные, словом или делом возбудившие подозрение и ненависть шейх-уль-ислама, валяясь на соломе в лишенных света, ужасных конурах. Из других камер слышались вопли и стоны. Трупы выносили глухой ночью из чертогов Смерти и зарывали где-нибудь на дворе. В подвалах гнили умиравшие от грязи, червей и всевозможных лишений жертвы, которые, несмотря на все розыски, бесследно исчезали со света.

Но что означал этот страшный крик о помощи, этот вопль ужаса? Реция ясно слышала, что он выходил со двора. Уже стемнело. Красноватый мерцающий свет падал на потолок той камеры, где находилась Реция. Что совершалось на дворе под прикрытием ночи? Она должна была узнать, в чем дело. Ужасные звуки отогнали от нее сон. Она придвинула к окну стул из смежной комнаты, где так долго находился принц Саладин, и влезла на него. Теперь она доставала до окна и могла видеть, что происходило на дворе. Ее взорам представилось такое страшное зрелище, что она в ужасе отшатнулась.

На дворе, казалось, совершался суд над каким-то несчастным. Это он испускал пронзительные крики о помощи. Восемь дервишей с зажженными факелами составляли круг. Трое остальных сорвали с софта Ибама, так как это был он, одежду до самого пояса. Затем веревками привязали его руки, ноги и шею к деревянному столбу так крепко, что он не мог пошевелиться. Они привязали его грудью к столбу, так что казалось, будто несчастный обнимал столб. Затем трое дервишей схватили палки, и вскоре кровь показалась на спине софта. Ибам должен был сознаться, что он только играл роль сумасшедшего и что все слова его были сказаны им из коварства, злобы и религиозной вражды. Но он не хотел этого сделать, и за это ужасный приговор был исполнен над ним на дворе чертогов Смерти.

«За измену и обман он должен быть подвергнут бичеванию», – так гласил приговор шейх-уль-ислама и его советников. Кровь текла со спины несчастного страдальца, куски кожи и мяса висели клочьями, и все еще сыпались удары на израненное окровавленное тело, так что палки окрашивались кровью. Бледное лицо софта было обращено к небу, словно он взывал о помощи и защите. Но казалось, вид обнаженного, окровавленного тела только возбуждал в палачах злобу и бешенство. При новых криках софта они схватили его длинную бороду и волосы на голове и связали их веревкой, которую и прикрепили к столбу и так крепко стянули ее, что чуть было не вырвали всю бороду несчастному, который не мог уже больше открывать рта. Крики его поневоле смолкли. Палачи снова принялись за дело, кровь фонтаном лилась из израненного тела жертвы.