Невеста Субботы - Екатерина Коути Страница 79

— Вот оно, твое предсказание, — говорю я уверенно, как меня Роза учила. — Проводи Мари, напиши служанкам хорошие рекомендации, а потом собирай вещи, сколько поместится в один чемодан, и уезжай. Прочь из Лондона, из Англии. Тысяча фунтов — сумма немалая, на нее ты сможешь долго путешествовать. Посмотришь мир, развеешься, попробуешь экзотические блюда. А начнешь с Индии. Вот в чем смысл этого гадания.

Олимпия вертит учебник так и эдак, словно ожидая, что из него вывалится ее что-нибудь полезное.

— Что ж, совет как совет. Где угодно лучше, чем на этом болоте. Тут в пору выпи закричать. Пожалуй, ты права… Спасибо, Флоранс.

— Рада помочь.

Я уже собираюсь уходить, как вдруг она машет рукой, подзывая меня поближе, и говорит, насупившись:

— Не люблю, знаешь ли, оставаться в долгу. Раз уж ты меня утешила, так позволь и тебе отплатить добром. — И, упреждая мои возражения, продолжает: — Помнишь, я говорила, что Дезире изукрасила доску в детской? Так вот, это неправда. Я соврала тебе, Флоранс. Твоя сестра мне как кость в горле, так хотелось про нее гадость сказать!

— Но если не Дезире нарисовала тот знак на доске, то кто же?

— Мари, — нехотя сознается Олимпия. — Горничных я послала на кухню за грелками, поэтому ни Нэнси, ни Августа ничего не слышали. А Дезире отсиживалась в гостиной. На третьем этаже была только я. И я слышала, как Мари сбегала наверх, а потом вернулась к себе в комнату. Так-то вот.

— Спасибо, я приму это к сведению, — говорю я, недоумевая, зачем Мари меня разыгрывать.

Спрошу, кто ее надоумил, но уже вечером, когда она вернется со службы. Нельзя допустить, чтобы она уехала в монастырь, так и не объяснив свой поступок. Но сначала мне предстоит разгадать другую загадку — зачем Джулиану понадобилась брошь. Я чувствую, что здесь кроется какая-то темная, подернутая пороком тайна, суть которой пока что от меня ускользает. Зато я не сомневаюсь, что Джулиан раскусил ее, как орех. Поскорее бы его расспросить!

Дверь в гостиную приоткрыта на два пальца. Еще издалека я рассчитываю услышать бодрый, энергичный голос Джулиана и заливистый смех Дезире, но в комнате почему-то тихо. Неужели они расселись по углам и почти час изводят друг друга молчанием? Понятно, что Джулиан сердит на Дезире за ее безрассудство, но не пора ли ему как старшему проявить снисходительность и забыть обиды?

Если в гостиной находится хотя бы один человек, не говоря уже о двоих, тишина не бывает абсолютной. Она состоит из шороха страниц, скрипа корсета и шуршания накрахмаленных юбок, бренчания цепочки от часов и деликатного покашливания, когда владелец часов понял, что засиделся в гостях. Но чем ближе я подхожу, тем явственнее звучит чуждая нота, внося диссонанс в гармонию привычных звуков. Не хлопанье юбок настораживает меня и даже не скрип дивана, а тихий, едва сдерживаемый стон.

Ладонь моя холодеет, как если бы вместо медной ручки я ухватилась за осколок льда. Еще до того как распахивается дверь, я успеваю понять, что за ней лежит новый чужой мир, где у меня нет ни сестры, ни жениха, где я вообще никого не знаю. Это опустошающее чувство одиночества заполняет все мое сознание, всю меня изнутри, заслоняя собой обиду и гнев. На какой-то миг я утрачиваю способность мыслить и ощущать. Со мной остается только зрение, которое безжалостно являет картину за картиной.

Джулиан полулежит на диване. К нему огромной хищной птицей припала Дезире, и когда ее тело ритмично движется, выглядит это так, будто она терзает добычу. Джулиан замечает меня. По его лицу разливается пепельная бледность. Дезире выгибает шею, чтобы разглядеть меня получше. Вместо возгласа испуга она издает торжествующий смешок. Глаза ее сияют как никогда ярко.

Привалившись к стене, я наблюдаю, как она сползает с него и одергивает черные юбки, заслоняя его, чтобы он тоже мог привести себя в порядок. Когда он выпрямляется, я вижу, что его губы шевелятся. Он пытается мне что-то сказать, но его оправдания не слышны из-за нарастающего гула, словно издали несется ураган и крушит все на своем пути. Но Дезире понимает, в чем дело. Ей знакомы мои припадки.

— Уходите, мистер Эверетт! — кричит она так громко, что слышу даже я. — Подите прочь, ну же!

Он смотрит на нее в остолбенении, не двигаясь с места. Тогда она хватает его за руку и ведет за собой, как долговязого, насмерть перепуганного подростка, который едва переставляет ноги. Проходя мимо меня, она встает между нами живым барьером, на случай если я на него наброшусь, и выталкивает Джулиана за порог, хлопнув дверью у него перед носом. А затем оборачивается ко мне.

— Дурачок, — говорит Дезире. — Неужели он думал, что я разделю с ним то, что мое по праву? Третье желание. Давай, сестричка, истрать его на меня. Давно пора.

* * *

— Он тебя принудил? — глухо роняю я.

— Нет! — кричит Дезире. — Это все я, это я его соблазнила!

— Ты не могла так поступить со мной. После всего, что я для тебя сделала.

— Не веришь? Или тебе подробностей захотелось?

Ди хочет изобразить дерзкую улыбку, но теряется и отводит глаза. Невозможно сейчас выдержать мой взгляд. Зеркало бы треснуло, если б я в него посмотрелась.

— Я спустилась к нему в гостиную и давай спрашивать — дескать, расскажите, мистер Эверетт, как вы намерены мою сестрицу содержать? Уж очень за нее сердце болит!

Когда она волнуется, с ее речи сползает светский лоск, и слышу привычный говорок нашей плантации.

— Он усмехнулся на свой лад, — продолжает Дезире, — и говорит эдак небрежно: вот уж не думал, что придется обсуждать дела с младшей сестрой невесты! Но раз так, то извольте. Сколько тебе понадобится на булавки, он все даст. С его доходом ты ни в чем не будешь знать нужды. Слушала я его, слушала, а потом головой качаю. Нет, говорю, мне другое любопытно. Днем-то вы Флоранс не обидите, а как насчет ночи? А то знаю я вас, англичан. У самих постный вид, как на обедне, а в постели небось такое вытворяете, что ангелы плачут на небесах. В чем ваш секрет, мистер Эверетт? Не может же у столпа общества не быть постыдного секрета?

Оглушенная, слушаю дальше. Самой бы мне никогда в голову не пришло задать джентльмену подобный вопрос! Это попросту неприлично. И что бы я стала делать, если б ему вздумалось ответить?

— Ты бы видела, как он смутился. Даже покраснел. Говорит, мол, ни к чему дурному он тебя не приневолит. Ему хорошо известно, как омерзительны для леди такого рода неудобства. Поэтому сходиться вы будете несколько раз в год и только ради зачатия, а если ты пожелаешь, то и того реже. — Усмехнувшись, Дезире неверяще качает головой. — У меня аж ноги подкосились. Ну, говорю, бывают же на свете такие люди! Добродетельные по самой своей сути, без усилий. Флоранс повезло с вами, сэр. Вы ведь человек добродетельный? Вам же легко быть таким хорошим?

— И что же он?

— А он посмотрел на меня долго-долго, пристально-пристально, а потом и говорит — нет. Нет, мне тяжело так жить. Так тяжело, что каждый день я прошу Господа облегчить мою ношу. И такой у него был несчастный вид, что я его обняла. И поцеловала. И сказала, что я-то не леди и мне худа не будет, если он вольно со мной обойдется. А ты об этом никогда не узнаешь — откуда тебе узнать? А сама думала, как бы подольше задержать его в объятиях, чтобы ты пришла и застигла нас. И как потом прогнать побыстрее, чтобы его не задело третьим желанием!