Причуды богов - Елена Арсеньева Страница 78

Разумеется, она помнила конфуз, когда в жаркомкотильоне, проводя ее под своею рукою, отец (он любил танцевать с Юлией ивообще танцевал превосходно) сбил с нее и тюрбан, и маску, и прическурастрепал… испортил танец, испортил ожидание заветного часа разгадки масок – ивсе ради того, чтобы колеблющийся жених мог решить, разорвать помолвку или нет!Приехал бы в дом как человек… Они, наверное, понравились бы друг другу, да,разумеется! И не было бы бегства с Адамом, и ночи на почтовой станции, и белогокрючка в окровавленном глазу горбуна, и «садовников» с «венками», и безумногоРжевусского, и раскрашенных статуй в сиреневой комнате, и смертельного шепотаВанды, свесившейся с плота…

Да что же он сделал, как он мог сделать этакоесо всей жизнью Юлии, со всей ее судьбою?! Как подумаешь, в последний год всесобытия были подстроены так или иначе им… Ох, а это что же – он врал, что всезабыл после удара по голове? И тут притворство?!

Юлия в голос зарыдала от стыда, отбезнадежности, а пуще оттого, что при событии, которое могло, должно было статьсчастливейшим в жизни, чувствует себя так, словно стоит, связанная по рукам иногам, беспомощная, на Лобном месте.

Она не могла видеть Зигмунда, он стоялнедвижимо, как бы застыв, и даже дыхания его не было слышно, однако Юлия несомневалась, что он едва сдерживает раздражение от ее вопросов, от ее слез, аведь и тех и других у нее еще много, слишком много, и не знаешь, о чем преждеспрашивать!

Она глубоко вздохнула, но все равно – сразу сголосом сладить не удалось, и первые слова выговорились тоненько, жалобно –наверное, это еще пуще рассердило Зигмунда, потому что он как-то дернулся втемноте, но вновь остался неподвижен. Да, да, конечно, ты ждала, что он невыдержит и снова схватит тебя в объятия, начнет утешать и, как пишут в романах,осушать поцелуями твои слезы? Бесполезно будить в людях чувства, которых онилишены, только и остается, что пытаться прочесть невнятные страницы в книгесудьбы своей: ужасаясь настоящему, страшась будущего, открывать прошлое.

– Это вы, стало быть, сообщили отцу о моемместонахождении?

– Разумеется, – почему-то очень тихопроговорил Зигмунд.

– И он знал, что вы находитесь в лазарете?Может быть, даже виделся с вами?

– Знал. Но не виделся: вы могли об томслучайно проведать, и это вызвало бы у вас ненужные подозрения.

– Что ж, весь этот план был вами измыслен? Иотец его сразу одобрил?

– Не сразу. Постепенно, а все ж согласился сомною.

– Да почему? – с безнадежностью слепого,глухого и немого, неспособного уловить простоты и обыденности человеческогообщения, возопила Юлия. – Да разве же нельзя было мне все открыть?! Отецведь знал, я из его воли не выйду: что он мне велит, то и сделаю…

– Так ли? – тихо, быстро спросилЗигмунд. – Но я этого не знал.

– А, понятно. Вы вспоминаете мое бегство сАдамом. О Господи!.. А вы, часом, не открыли отцу, где и когда мы впервые свами свиделись?

– Я… избежал подробностей, – сухопроговорил Зигмунд. – Сообщил только, что вы принимаете меня за другого,но обстоятельства нашей жизни весьма запутались, и я обязан на вас жениться,потому что… вы сами знаете почему.

Юлия привычным движением схватилась за сердце.

«Обязан… вы сами знаете почему…» Да – чтобыгрех прикрыть, ведь он был первым мужчиной у той, кого затем толкнул в объятиястоль многих.

– Князь Никита Ильич – умный человек, –продолжал Зигмунд. – Умный, опытный, тонкий. Он как-то обмолвился, чтослишком многое испытал в жизни и в любви, чтобы не знать: судьба человека – этозатейливо сплетенная провидением сеть недоразумений, из которой мы всю жизньпытаемся выбраться. С большим или меньшим успехом. Поэтому он и постарался мнеповерить.

«Поверить – и сломать жизнь родной дочери…»

Юлия опустила голову. Она не судила отца:слишком любила его. И сама знала в Зигмунде эту силу – невероятную, чарующую,подавляющую, которой невозможно противостоять. Силу настоящего мужчины. Силугероя, для которого жизнь – лишь ристалище, где он свершает свои подвиги, необращая внимания на дам, восхищенно всплескивающих руками. Отец такой же, ноему важно в жизни одно: любовь и восторг Ангелины. А Зигмунд…

Нет, хватит то и дело задумываться и плакать.Судьба решительно сломана!

– Почему вы отправили в Варшаву Адама иостались на станции? – выпалила Юлия, и дальнейший их разговор впрямьнапоминал перестрелку, так быстро отвечал Зигмунд и так быстро Юлия задавалановые и новые вопросы. Бессмысленную перестрелку, потому что оба уже истекаликровью, а все не могли остановиться и мучили, мучили друг друга…

– Чтобы поговорить с вами, предостеречь вас.

– Отчего сразу не сделали этого?

– Оставил на утро. Думал, вы уснули. Да и самуснул: очень устал.

– И ждали Аннусю!

– Возможно.

– Вот как! Возможно! Намеревались утромпобеседовать с невестой, проведя ночь с другой женщиной?

– Знаете, Юлия, по-моему, все дело в том, чтовы не можете простить мне двух вещей: что я сам не пришел к вам в ту ночь – ичто назвал вас именем другой женщины.

Это уже был не выстрел – залп из всех орудий!Самое страшное, что он попал в цель: все так, все правда! Но отвечать следовалостоль же разрушительно и бить без промаха:

– Вовсе нет. Не обольщайтесь. Я до последнегомгновения была уверена, что предаюсь любви с Адамом. А вас я не могу проститьза то, что вы отправили меня в Цветочный театр.

– Этот болван Аскеназа получил от меняпреизрядную взбучку! – яростно крикнул Зигмунд. – Я вернулся вВаршаву утром и сразу помчался в ваш дом. Он был разрушен, разграблен. Мнепонадобилось время, чтобы вспомнить о Богуславе: о ней как-то обмолвился вразговоре ваш отец. Но тут уж я был слишком на виду, началось заседание комитетаповстанцев у Лелевеля – я должен, обязан был присутствовать! Единственным измоих людей, попавшихся на глаза, был Аскеназа. Я послал его найти вас, надежноукрыть. Этот пес ничего не понял и притащил вас в свой Театр. Слава богу, чтоему, а главное, этой мерзкой Люцине не взбрело в голову выпустить вас на сцену!Шимон поклялся мне своим Иеговой, что вам не причинили никакого вреда, и он непонимает, отчего вы так внезапно исчезли.