Четвёртый Рим - Таня Танич Страница 77

— Никак. Или нет. В этот раз выплеснула бы кипяток из чайника ей не на ноги… Все равно мало попало, все на диване осталось. А прямо на голову. Чтобы она сварилась заживо.

С Наиной мы работали недолго, но очень усердно — уже в самом начале я поняла, что поддерживающей терапией здесь не обойдёшься, нужны консультации доктора. Я даже договорилась с Анной, чудом выбив у неё одно место для моего клиента в обход всех желающих — но Наину было не уговорить. Психолога она ещё могла выдержать и даже постепенно стала воспринимать меня как жилетку, в которую можно выговориться-выплакаться. Ей по прежнему было надо, чтобы ее просто слушали и не смеялись над её проблемами — на этот раз совсем нешуточными. А вот от Анны она наотрез отказалась — все врачи, какими бы этичными они ни были, казалось Наине чудовищами в белых халатах, которых подкупила ее мать, «чтобы на ней опыты ставили».

Я держалась до последнего, надеясь на чудо, на внезапный прорыв. Я даже стала работать отдельно с Аллочкой, лично позвонив ей и пригласив на консультации, сказав, что без проработки отношения с её стороны, дочь не выберется из клиник никогда.

Я очень сомневалась в успехе этого мероприятия — достаточно было пары описаний, чтобы узнать в Аллочке законченного нарцисса, которому, кроме себя, дела ни до кого нет. И дальнейшая судьба Наины была для неё так себе мотивация. Но я ошиблась, сама того не подозревая, нажав на нужную кнопку.

Оказалось, что дочь в психушке для неё — жуткий позор. Пусть лучше будет «мышь серая и никчемная», сокрушалась Аллочка, рыдая в белый батистовый платок (бумажными салфетками она не пользовалась, это не к лицу «настоящей женщине»). Но не психическая. На неё все соседи пальцами тыкают, а некоторые откровенно требуют, чтобы заперла Наину «в дурку», пока та не напустила газу в подъезд или ребёнка какого-то не запугала до смерти.

— Такой позор… Такой позор, Евгения! За что это мне? Как будто кто-то проклял! Вы снимаете родовые проклятия? Может, в этом все дело?

— Психологи не снимают родовые проклятия, Алла. Мы работаем с научной базой и не сотрудничаем с шарлатанами, — даже пояснение ей элементарных вещей всегда давалось мне сложно. Я старалась скрыть осуждение и неприязнь, хотя должна была оставаться бесстрастной.

Но раздутое до таких масштабов эго я видела впервые.

— Правда? А очень зря! — с самого начала у Аллочки я пользовалась минимальным авторитетом, спасительницей стала гораздо позже. — Я вот у хорошего специалиста тоже, параллельно с вами, марафон прохожу. Очень мне нравится! Тоже — так серьезно, обстоятельно всё. Почти как у вас!

«Почти» — это я, видимо, не дотягиваю.

— И марафон тоже такой хороший, полезный! «Чистим родовое дерево» называется. Так я обнаружила у себя, Евгения — не поверите! Незакрытый гештальт в ментальной связи с сестрой! Которой у меня, конечно же нет, мама сделала аборт! Это я была любимым и долгожданным ребёнком, а перед этим — что она пережила, что пережила… Не поверите! И вот…

Доказывать ей, что гештальт здесь совершенно ни при чем, и психотерапия не признаёт ментальных связей с нерождёнными сёстрами, не имело смысла. Пробиться сквозь плотный поток Аллочкиных монологов я не могла, используя даже профессиональные уловки. Поэтому я просто запретила ей консультации с кем-либо, кроме меня, взяв на себя ответственность и заявив, что только так она сможет уберечь Наину от нервного срыва, а себя — от позора.

И, все равно, мы не смогли противостоять неизбежному. Срыв у Наины всё-таки случился после того, как она обнаружила мать за чтением ее детских дневников, которые она прятала в секретном месте письменного стола. Аллочка давно об этом секретером месте знала, и аргументировала свой поступок тем, что хотела поближе узнать дочку, вспомнить ее детство и обнаружить «истоки проблем». И, вообще, это я ей посоветовала так поступить.

Такое грубое вмешательство в детские воспоминания, как и новость о том, что я тайком провожу сессии с ее матерью, сорвали последнюю тонкую опору, которая удерживала сознание Наины в рамках адекватности. В этот раз в диспансер ее забирали как «буйную» и «опасную», пришлось применить смирительные повязки, но закрыть рот все-таки не вышло. Так все соседи узнали, что Наина ненавидит свою мать, которая крадет у неё всё и всех, к кому она привязывается, желает ей смерти и убьёт, когда вернётся.

На этот раз — точно убьёт.

Аллочка тогда обвиняла во всем меня — я обещала уберечь ее от позора, а вместо этого получился самый безобразный скандал в ее жизни. Наина меня тоже возненавидела — я стала ещё одной предательницей, которая променяла её на мать, не смогла устоять против ее «пошлых ужимок». Я даже не пыталась что-то ей объяснить, она бы все равно меня не услышала. Пусть и с благой целью, пытаясь работать с Аллочкой и объяснить ей, на каких болезненных точках дочери не следует топтаться, я сама нажала на спусковой крючок главного и сильнейшего триггера Наины. И сколько Анна ни убеждала меня в том, что мой метод был самым верным и профессионально этичным, что в терапии нет никакого смысла, если не пытаться изменить окружение пациента, я считала и продолжаю считать этот случай самым провальным в своей практике.

Ещё с год после этого со мной не желали общаться ни Аллочка, ни Наина, а потом появились на горизонте — тоже обе. Наина с залихватской злостью написала мне в мессенджер, что, наконец, счастлива, несмотря на то, что я хотела окончательно сломать ей жизнь — и этим вызвала нешуточное беспокойство.

А после возникла и сама Аллочка — в слезах, живописно растрёпанная, но неизменно в белом, она выбила себе консультацию вне очереди — и происходила она в десять вечера в воскресенье в моем кабинете. Так что сегодняшняя воскресная ее истерика не стала дня меня чем-то необычным. Скорее, наоборот — это была наша маленькая устоявшаяся традиция.

Аллочка в отличие от Павлика, который окончательно потерял аппетит и тоже был здесь накануне внеурочно, пытаясь принять решение по поводу гаджетов дополненной реальности (все онлайн-сексшопы казалось ему недостаточно надёжными), пьёт кофе чашками, опустошает корзинку с печеньем и спрашивает, не могу ли я добавить ей в кофе коньяк, чтобы успокоить нервы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Я в ужасе, Евгения. Я… просто в панике! Так у вас точно нет бренди?

— Мы не пьём алкоголь на консультациях, Алла, как бы тяжело вам ни было. Могу предложить воды, вы успокоитесь, попытаетесь собраться и снова мне все расскажете.