Роковая дама треф - Елена Арсеньева Страница 76

Хотя в натуре Ангелины самоуверенность причудливо сочеталасьс нерешительностью, ей отнюдь не следовало винить себя за то, что оказалась вПариже вместо Нижнего Новгорода. Обстоятельства оказались сильнее, более того –она сочла их непреодолимыми, когда, вскоре после памятного разговора на берегуБерезины, осознала, что беременна. В череде черных дней, в которую давно ужепревратилась жизнь Ангелины, этот был темнее прочих.

Ребенок вряд ли мог принадлежать Фабьену; стало быть, оназачала его или от Лелупа, или от Никиты. И отныне до самых родов всякий деньАнгелины протекал в мучительных раздумьях, когда она то низвергалась в пучиныада, вспоминая Лелупа, то возносилась к вершинам блаженства, думая о Никите. Водном она не сомневалась: Оливье не имеет к ребенку никакого отношения. Он тожепонимал это, а потому готов был найти повивальную бабку еще в России, вернее, вПольше, потом уже во Франции, куда они добрались к концу декабря, и был немалообижен и изумлен, что Ангелина отказалась прервать беременность. Толькосумасшедшая могла терпеть такие муки добровольно, и Оливье счел, что Анжель ивпрямь тронулась умом.

Ох, как ей было худо! Выпадали ужасные дни, когда ее желудокизвергал всякую пищу, когда ее корчили судороги от самого случайного ибезобидного запаха. До сих пор Ангелина содрогалась, почуяв запах жареногосвиного сала, – что же делалось с нею в первые месяцы беременности!.. Все этомог причинить ей только плод Лелупа, в такие часы и дни она в этом несомневалась. В те же – тоже нередкие! – мгновения, когда все существо ее былословно сосуд, наполненный драгоценным содержимым, когда появлялось ощущение какого-тоособенного слияния со всем миром, когда невероятно обострялось зрение и онадаже днем видела звезды за голубым хрустальным куполом небес, когда начиналаслышать течение соков пробуждающихся от зимнего оцепенения деревьев и различатьв запахе талого снега десятки оттенков, от запаха тины до благоуханияподснежника, – в такие минуты она не сомневалась, что носит ребенка своеговозлюбленного. Однако с точностью выяснить это было возможно, только родивдитя, и Ангелина ждала, металась в череде дней, точно в длинной-предлиннойклетке.

Она старалась возможно меньше думать о будущем. Господьчудесным образом не раз спасал ее от смерти, потому было бы неблагодарностью сее стороны, ежели бы она слепо не положилась на его волю в полной уверенности,что все пойдет хорошо. Однако же не зря говорят: «На бога надейся, а сам неплошай», – вот почему Ангелина на всякий случай решила: если увидит, что родиларебенка от Лелупа, тут же убьет дитя и покончит с собой… ибо, разумеется, нижизни, ни счастья с таким грехом на душе она не мыслила. После этого ей сталолегче: впереди замаячила некая лазейка из самой страшной беды, и впоследствииАнгелина не раз думала о том, что именно сие чудовищное решение помогло ей жить– и даже иногда получать удовольствие от жизни.

Удовольствия, надо сказать, поначалу было мало. Что начужбине и сладкое горько, Ангелина поняла с первых дней жизни в Бокере, где онипоселились у тетушки Марго де ла Фонтейн, жены дяди Оливье, который женился набогатой буржуазке ради ее денег, но почти не успел ими насладиться и сошел вмогилу, оставив вдове вожделенную частицу «де» и право именоваться «мадам». ВБокере и до сих пор, через двадцать почти лет, вспоминали эту пышную свадьбу.Что же до Жана де ла Фонтейна, то он вошел в историю Бокера как весьманеразборчивый жених, ибо очень уж невзрачна была невеста: кривобокая, сбрюшком, тетушка Марго казалась не то горбатою, не то беременною. А что заобоняние, вкус и желудок были у этой женщины!

Прогорклое масло, ветчина со ржавчиной, похлебки, варенные внелуженой посуде, подавались на ее стол; да и за это следовало благодарить лишьее тщеславие, которое порою все же одерживало победу над ее скупостью, иначедомочадцам ее приходилось бы есть только черный хлеб из ржаной и гречневоймуки, похлебку из репы, чуть приправленную прогорклым маслом, да еще кислоемолоко – как в наибеднейшем бокерском доме! При этом она любила наставительноповторять, глядя на унылые физиономии племянника и его «содержанки»: «Умеретьот обжорства – смерть, конечно, и славная, и завидная, но не в ваши лета!»Тетушка Марго была явно не чужда знаменитой французской иронии, сталкиваясь скоторой немцы, говорят, весьма выходят из себя. Уже через несколько дней этойбеспрестанной иронии Ангелина поняла, что, пожалуй, унаследовала от отца,барона Корфа, больше этой самой немецкой крови, чем думала прежде.

В тетушке Марго гнездились еще два порока: она былапрестрашная ханжа и зануда, а вечерком, уединившись, любила тайком выпить.Словом, особа оказалась преотвратная, и сперва Ангелина никак не могла понять,почему она, хоть и стиснув зубы, приняла племянника под свою крышу, а главное –почему не выкинула вон его спутницу? Более того! Сразу уяснив, что Оливье ненамерен жениться на «этой особе», беременной бог весть от кого, однако же несобирается расставаться с нею, тетушка Марго показала себя женщиной весьмаизобретательной – удовлетворила любопытство жителей Бокера удобной версией отом, что Анжель – кузина Оливье, родители которой некогда бежали от ужасовреволюции в Россию да там и нашли свой конец. Ну а Оливье, мол, намеренно искал– и вот отыскал наконец свою несчастную кузину в варварской стране. СперваАнгелину поразило сходство этой истории с той, которой поучивала ее некогдамадам Жизель, а потом она поняла, что прав был Шекспир, говоря: «Воображеньемощно только тех, кто слаб», а у людей, сильных злобою или каким-то инымпороком, оно отличается немалой скудостью. Однако Оливье был слаб, а потому егоповествования об их встрече с Анжель в выжженной дотла Москве и тяготах пути былитак же цветисты, как и далеки от действительности.