Подари мне жизнь - Эдуард Резник Страница 76

После тревожного звонка из детской больницы, когда медлить было уже нельзя, Константин выскочил на улицу, схватил соседский мотоцикл — и помчался, не разбирая дороги. Он выжимал предельную скорость из «ямахи», выезжал на полосу встречного движения, проскакивал на красный сигнал светофора. От сумасшедшего полета по улицам и тротуарам Москвы у него рябило в глазах, дома и машины сливались в единое целое. Но он все-таки успел… Резко затормозил возле больничного пандуса, где уже стояла машина «скорой помощи». Бросив мотоцикл, Костя побежал к дверям, откуда вывозили каталку с малышом. Рядом шагал взволнованный, не похожий на себя Вильгельм Мордехаевич, за ним — Ольга, которую поддерживала за руку санитарка. А еще дальше — Валера в клоунском наряде.

— Ну как, что с ним? — сорвался первый вопрос с языка Кости. Он смотрел на Антошку, а тот держал в руках полицейскую машину, столь любимую им игрушку. Глаза у мальчика были закрыты.

— Плохо, — коротко бросил Попондопулос. — Сами видите.

— Я заканчивал представление, а тут с ним и начался приступ, — вставил подошедший Валера.

Антон тяжело задышал. Теперь он открыл глаза и стал смотреть на всех, переводя взгляд с одного на другого. Во всем его облике чувствовалось непереносимое страдание. Ольга склонилась над ним и что-то прошептала. Потом взглянула на Попондопулоса.

— Он хочет, чтобы Валера ехал с нами, — попросила она. — Он так привык к клоуну.

— Пусть едет! — махнул рукой врач. — Если только машину не раздавит своим весом.

— А я? — подал голос Костя.

— Ну и ты, разумеется, — сказал врач.

Пока перекладывали Антошку с каталки на носилки, Костя успел спросить у Ольги:

— Ты же на сохранение легла, как здесь очутилась?

— Вот потому и очутилась, что малышу плохо стало. Как чувствовала. Сказала там, что мне лучше, — и сразу сюда. Успела.

— Я тоже успел.

— Слушай, Костя. А может быть, мы опоздаем?

— Не думай так, — сказал он уверенно. — У меня билеты с собой. Наш рейс через час. Успеем.

Костя побежал к шоферу «скорой» и велел гнать в аэропорт изо всех сил.

— Если опоздаем, — добавил он угрожающе, — тебя первого уложу на каталку.

— Что мы, не понимаем, что ли? — ответил шофер и стал заводить мотор.

Костя забрался в салон машины, где уже сидели все остальные.

— «Ямаху» надо убрать с дороги, — сказал Вильгельм Мордехаевич.

Пришлось Косте вновь выскакивать из «скорой» и оттаскивать мотоцикл в сторону. Но тут случилось одно из тех недоразумений, которые обычно происходят в жизни в критических ситуациях. Шофер то ли по дурости, то ли решив, что Костя остается, дал газ, и машина рванулась с места.

— Стой! — заорал Константин, грозя вслед кулаком. Но было уже поздно. Памятуя о наказе, шофер выжал предельную скорость и «скорая» скрылась из глаз.

Ничего не оставалось, как вновь вскочить в седло и помчаться следом. Началась погоня, которая могла закончиться весьма плачевно. «Скорая помощь» неслась по улицам, подрезая весь транспорт, а за ней летел на мотоцикле всадник без шлема, при этом еще и не прекращая материться. Догнать их удалось лишь на втором кольцевом шоссе. Константин вырвался вперед на десяток метров и, махая рукой, затормозил перед «скорой». Та также остановилась.

— Идиот! — заорал он, выскакивая из седла и подбегая к машине. — Меня-то чего забыл?

— Я думал, ты остаешься, — сказал шофер, сконфузившись. — Прыгай в салон. Не робей, успеем!

Костя вновь забрался в машину, где Вильгельм Мордехаевич массировал Антошке грудную клетку.

— Костя? — спросил малыш. — Ты где был?

— За тобой гнался. И как видишь — догнал. Только я не «Костя». Я твой папа.

Почему это у него вырвалось? Он не знал. Но признание само рвалось из груди, из сердца.

— Папа? — удивленно спросил Антошка и еще шире раскрыл свои васильковые глаза. Они стали просто огромными на его бледном, исхудавшем лице.

— Папа, — подтвердила Ольга, гладя его ручку.

Антошка недоверчиво посмотрел на Вильгельма Мордехаевича, потом на Валеру. Оба они, не сговариваясь, кивнули головами.

— А почему же ты до сих пор молчал? — обратился теперь к Косте малыш.

— Потому что был непроходимым дураком, — сознался тот, глотая накопившиеся в горле слезы. — Теперь больше не буду.

— Он поумнеет, это точно, — согласно кивнул Попондопулос.

— Он обещает, — подсказала Ольга, почему-то держась теперь за свой живот. Лицо ее вдруг исказила боль.

— Иначе я из него оставшуюся дурь палкой выбью, — добавил помрачневший Валера.

— Папа, я тебя люблю, — улыбнулся вдруг Антошка. — Расскажи что-нибудь. Как ты жил… без нас?

— Плохо, — сказал Костя, не обращая внимания больше ни на кого — видел перед собой лишь лицо сына. — Много смеялся и мало плакал. А надо, чтобы того и другого было в меру. Перекосы в любую сторону не нужны. Нельзя постоянно рыдать над своей несчастной судьбой, но и хохотать над ней, как сумасшедший, тоже не нужно.

— Разумно излагаешь, — согласился Вильгельм Мордехаевич. — Это и мой принцип. У меня давным-давно был учитель в школе, так он нам говорил: «Дети, не смотрите на мир через розовые очки, но не смотрите на него и через черные. Глядите просто без очков». На что я всегда спрашивал: «А если у меня плохое зрение?» Тогда вообще закрывай глаза, отвечал учитель.

Все в салоне тихонько засмеялись, даже Антошка.

— Сейчас мы полетим с тобой на самолете, — продолжил говорить Костя. — Ты ведь никогда не летал, а теперь узнаешь, что это такое. Какие удивительные ощущения. Ты — в небе, а внизу — земля, и маленькие-маленькие дома, а людей и вовсе не видно. Когда-то они сами умели летать, без самолетов, а теперь разучились. Но это время вновь наступит. Они вспомнят. Они все вспомнят, и какими прежде были добрыми и справедливыми, и где скрыты их закопанные таланты, и как умели любить, и почему все это внезапно исчезло.

— Я хочу спать… — произнес вдруг очень отчетливо Антошка. И повторил, совсем уже слабым голосом: — Папа, я хочу спать…