Короли и королевы. Трагедии любви - Жюльетта Бенцони Страница 76

Кингстон поклонился.

– Я передам ваши слова королю, мадам.

Медленно восходила процессия узников на башню, где одна камера предназначалась королеве. Здесь шесть лет назад ожидала своего последнего часа Анна Болейн. Екатерина содрогнулась, перешагнув порог камеры.

Томас раскаялся в своем преступлении и признал, что любил королеву.

– Король отнял у меня то, что я любил больше всего на свете, – сказал он. – Она любит меня, как я люблю ее, но между нами не было ничего дурного. До ее замужества я полагал, что она станет моей женой. Когда она была потеряна для меня, я хотел умереть…

Больше от него ничего не добились. Юноша шел на смерть с высоко поднятой головой. Он был обезглавлен, его четвертованное тело было выставлено у городских ворот, а голову показывали на Лондонском мосту.

Когда Екатерина в тюрьме услышала выстрел пушки, который возвещал, что пала голова Томаса Кульпепера, она на мгновение закрыла глаза, преклонила колено и спрятала лицо в ладонях. Она не плакала, не испытывала страха. Знала, что пришел ее черед.

Генрих, который находился в нескольких милях от Лондона, почти обезумел от горя и не мог решиться отдать приказ о ее казни. Несчастный метался между гневом и отчаянием. Иногда ему хотелось подвергнуть изменницу самым изощренным пыткам, но затем перед его глазами возникали светлые волосы жены, ее грациозная красота, и сострадание охватывало его сердце. Воспоминания переполняли его. Но Кранмер и Сеймур были бдительны: судьи получили указание ускорить процесс и поняли, какое решение от них ожидалось. Их приговор гласил: Екатерина Говард должна быть обезглавлена.

Генрих не имел права обжаловать приговор, но он мог откладывать приведение приговора в исполнение. Он приказал подождать. Ждал и сам, не отдавая себе отчета, чего именно. Быть может, знамения с небес, которое прояснило бы ему сложившуюся путаницу. В таком расположении духа он услышал от Кранмера последние слова Екатерины на суде:

– Когда король впервые говорил со мной, я должна была признаться ему, что люблю другого. Том требовал этого. Я виновна в его смерти и искуплю эту вину своей жизнью. Справедливо, что мне приходится раскаиваться, но я каюсь не в том, что изменила Генриху, а в том, что бросила Тома на произвол судьбы.

Король взревел от гнева. Одним движением он сбросил со стола все, что на нем стояло.

– Сука!.. Убейте ее!.. Она должна умереть немедленно, я требую этого…

* * *

13 февраля 1542 года серое утро вставало над Тауэром. Было холодно, в небе пролетали стаи каркающих ворон.

Екатерина была готова. В ожидании она стояла в своей камере у окна и смотрела на черный эшафот внизу во дворе.

С тех пор, как ее участь была решена, она изумляла окружение своим хладнокровием. Вечером она попросила Кингстона позволить принести в камеру плаху и добрую четверть часа примеряла, как следует положить голову на грубое дерево и куда убрать волосы.

Внизу, во дворе, туман постепенно рассеивался. Кордон солдат группировался у эшафота. Ни один мускул ее лица не дрогнул, когда она увидела одетого во все красное великана с мощными мускулами. На плече он нес тяжелый топор с блестящим лезвием. Это был палач.

В это мгновение дверь камеры растворилась, появился комендант Тауэра, снял шляпу и поклонился.

– Уже пора, мадам, – сказал он глухо.

Она подобрала полы черного платья, которое одела в знак траура по своему возлюбленному, и подошла к придворным дамам, которые, всхлипывая, стояли на коленях. Прощаясь, она возложила каждой руку на склоненную голову и лишь затем вышла.

Когда она перешагнула порог башни, барабаны выбили дробь. Молодая женщина холодно посмотрела на эшафот и человека в красном, затем, высоко подняв голову, с улыбкой на устах, пошла навстречу смерти, как и подобает королеве.

Генрих, который заперся в комнате в одной из своих загородных резиденций, мучился приступами боли и исходил слезами. Молча и испуганно ожидали его придворные в приемной. Лишь три человека – Сеймуры и Кранмер – осмелились украдкой обменяться улыбками.

Они еще не знали, что и им однажды придется положить свои честолюбивые головы на ту же самую плаху, на которую они отправили девятнадцатилетнюю королеву.