Оберег волхвов - Александра Девиль Страница 75

Дмитрий, наблюдая за неистовством трибун на ипподроме, не первый раз подивился тому искусному расчету, с которым уже много веков была устроена жизнь в ромейской империи. Все здесь подчинялось строгим и незыблемым законам, все — от дворцового церемониала до места и времени закупки сырья беднейшим ремесленником — контролировалось на каждом шагу. Все цеха, торговые лавки, питейные заведения могли в любой момент быть осмотрены чиновниками, службу которых проверяли другие чиновники. Над составлением деловых бумаг трудилась коллегия тавулариев, работа и оплата которых также была расписана на много лет вперед. Ничто здесь не было упущено, оставлено на самотек. Но вместе с тем правители империи понимали, что должно быть русло, по которому изливались бы накопленные в душах страсти, желание побуйствовать, посмеяться над сильными мира сего и высказать свое недовольство действиями властей. Таким руслом как раз и служил ипподром, где простые члены димов имели возможность лицезреть императора, обратиться к нему через своих вождей — димотов, а также угадать его и других высших сановников в комическом исполнении мимов-лицедеев.

Дмитрия немного забавляло, что две самые влиятельные византийские партии (димы) еще в древние времена возникли именно на ипподроме и даже названия получили по цветам одежды цирковых возничих. «Голубые» венеты были партией крупных землевладельцев и аристократов, а «зеленые» прасины — богатых купцов. Впрочем, рядовые члены димов не были ни богаты, ни знатны, но руководители-димоты часто и не без успеха использовали их в борьбе с императором и его двором.

Колесницы неслись по кругу, зрители шумели, вскакивали, стучали ногами, и порой только ров, разделявший трибуны, мешал враждующим партиям наброситься друг на друга. Дмитрий, как лицо из свиты эгемона, должен был принимать сторону «голубых», но, будучи купцом, он в душе сочувствовал «зеленым». Впрочем, Клинцу не так уж было важно, кто победит, он просто любовался конными состязаниями, которые действительно являли красивое зрелище. Ему, сыну другой земли, где не было сковывающих правил и церемоний ромейской империи, из всего увиденного в Константинополе самым близким оказался этот неистовый бег квадриг, уносивший воображение к широкой приднепровской равнине, по которой мчались всадники и повозки.

Дмитрий пришел на ипподром в надежде увидеть императора Алексея Комнина, который был интересен купцу и сам по себе, и потому, что мог изменить к лучшему его судьбу. Но, увы, императора на этот раз не было на ипподроме, он болел. Вместо него любопытные зрители могли лицезреть императорского сына Иоанна — несомненного наследника престола.

Дмитрий давно был наслышан о плохом здоровье Алексея. Император, в свое время сумевший отстоять империю от кочевников, избавиться от незваных гостей — крестоносцев, теперь тратил много сил на борьбу с турками, предвидя в них будущих губителей империи. Сейчас Дмитрия особенно раздражало отсутствие Алексея, и он досадовал и на болезни, и на турок, поскольку то и другое отодвигало его визит к императору.

Эгемон пообещал своему спасителю, что в ближайшее время поговорит о нем с квестором [46], которого хорошо знал, попросит поскорее решить вопрос о хрисовуле. Еще эгемон собрался ввести Дмитрия в круг придворных и представить его самому императору. То, что Дмитрий был простым русским купцом, не являлось помехой для его общения с византийской знатью, поскольку смелость, образованность и видная внешность порой не меньше родовитости ценились в ромейской империи, где даже императорами часто становились люди из низов.

Теперь Дмитрий считал своим везением то обстоятельство, что ассасины пытались убить эгемона прямо в разгар праздника. Если бы он не спас градоначальника на виду у всей толпы, — кто знает, стал ли бы спасенный так подчеркнуто и щедро благодарить своего спасителя. Но широкая огласка, участие восточного мага в разоблачении злодейства, а также совпадение имен русича и патрона Фессалоники придавало событию нечто мистическое, и потому даже при императорском дворе многие заинтересовались Дмитрием.

Задумавшись, Клинец не заметил, как рядом с ним словно из-под земли возник маленький юркий человечек и, вытащив из-под плаща письмо, незаметно протянул его Дмитрию. Купцу не надо было смотреть на послание, чтобы догадаться, от кого оно: сладко-терпкий запах, которым была надушена бумага, говорил сам за себя. Дмитрий знал владелицу этих духов очень близко. Молодая и красивая патрицианка, жена старого, больного и, наверное, глупого сановника оценила достоинства и мужественную красоту русича, едва лишь он появился в Константинополе. Встречаясь с ней тайком в каком-то старом доме, Клинец временами презирал сам себя за то, что потребности тела заставляют его предавать собственные чувства.

На этот раз патрицианка назначила свидание днем. Она не была свободна, а потому могла встречаться с любовником, только когда выпадал удобный случай. Дмитрию некстати было терять день, но все-таки он пошел, досадуя в душе на несовершенство человеческой природы.

По дороге Клинец заглянул в дом, где ему была предоставлена комната, которую он делил с Шумилой-Калистратом и Рашидом. Он сообщил им, что вынужден срочно отлучиться, а потому сегодня не сможет заниматься вместе с ними. Новгородец и восточный маг сразу догадались, что причиной отлучки была женщина. Но Калистрат только усмехнулся, а Рашид, пожевав губами, с непонятным выражением лица изрек:

— Что ж, если так требует твоя природа — значит, иначе ты пока не можешь.

«Пока не могу? — раздумывал Дмитрий, шагая по улице. — Неужели старик думает, что я когда-нибудь так увлекусь его учением о борьбе, что смогу пересиливать мужские желания? Или он имел в виду другое? Конечно, ведь старик был рядом, когда я бредил, и знает, что предмет моих истинных желаний для меня недоступен».

Заниматься искусством борьбы Рашид начал с Дмитрием и Калистратом сразу по приезде в Константинополь. Иногда к ним присоединялся и Никифор, но его эти занятия не особенно увлекали. Так случилось, что молодой грек даже поселился отдельно от друзей. Никифору с помощью Тарасия Флегонта удалось отыскать в Константинополе какого-то дальнего родственника, и тот дал ему приют в своем доме. Никифора это жилье устраивало скорее всего потому, что находилось поблизости от дома Флегонта. Не составляло труда заметить, что Никифор теперь предпочитает общество Кассии любому другому. Дмитрий и Калистрат вначале подшучивали над другом, говорите, что он хочет стать завидным женихом и потому хлопочет о должности при дворе. А Никифор, который раньше направо и налево пускал стрелы своего остроумия, теперь молчал и скромно улыбался. Становилось ясным, что вечный насмешник на этот раз сам потерял голову.

Задумавшись об увлечении друга, Клинец только вздохнул: увы, для него самого счастье было не так возможно и достижимо, как для Никифора.

Дмитрий шел мимо дворцов знати, храмов, фонтанов, театров — и снова уже не в первый раз восхищался великолепием города, в котором красота архитектуры сочеталась с прелестью природы.