Завтра мы будем вместе - Галина Врублевская Страница 74

В красивом ресторане их ждала изысканная кухня и хорошая музыка. В то время найти такое место было нелегко, но Нина знала, куда вести москвича.

Офицер все больше проникался симпатией к молодой женщине; о том, что она замужем, Нина говорить не стала. Только позднее он узнал, что у нее есть муж, который находится в дальнем плавании. Но вряд ли это имело какое-нибудь значение для обоих. Родион Сергеевич тоже не сообщил даме, что женат. Оба обошли молчанием этот деликатный вопрос. Вечер прошел хорошо. Оба от души выпили, до изнеможения танцевали в объятиях друг друга. И вдруг, в разгар вальсирования, у Родиона Сергеевича вновь прихватило сердце. На этот раз боль была так сильна, что пришлось вызывать «скорую помощь». Офицера прямо из ресторана отвезли в военно-морской госпиталь с диагнозом стенокардия. При обследовании выявились и другие непорядки со здоровьем, так что пришлось задержаться в госпитале на месяц. В столице в ту пору свирепствовал грипп, и обе женщины — Алла и ее мама — лежали с высокой температурой. Так что приехать в Ленинград сразу никак не могли, а потом надобность в этом отпала. Родион Сергеевич уверенно шел на поправку. К счастью, в чужом городе он не был одинок. Нина навещала его ежедневно. Соединив женскую нежность и опыт медработника, она быстро поставила Родиона Сергеевича на ноги. Так что пребывание в госпитале обернулось для офицера приятным отпуском. О том, где влюбленные находили приют для уединения, история умалчивает. Однако через девять месяцев на свет появилась я.

Алла Родионовна написала, что отец и позднее бывал в нашем городе. Последний раз ездил на празднование 300-летия Российского флота в девяносто шестом году. Вернулся очень грустный, многие его товарищи по службе не дожили до светлого юбилея.

И сам стал с той поездки болеть. Вдруг меня озарила картинка: солнечный день, корабли, престарелый морской офицер на набережной Невы. А вдруг это был он, мой отец, а я прошла мимо? Что мне стоило проявить к нему внимание, расспросить о родных, о месте службы. Хотя — нет. Старик с белой длинной бородой был совсем дряхлым, он мог бы быть моим дедом, но не отцом.

Получив письмо, я сразу взяла билет на поезд на ближайшие выходные. До отъезда предстояло завершить множество дел. Шла перерегистрация турфирм, и надо было обегать множество кабинетов, чтобы получить лицензию. С этой задачей я справилась с трудом: все делать по закону удавалось не всегда. Но были неписаные правила, с помощью которых удалось получить разрешительные документы. Также я подогнала свое отставание в институте, сдала все зачеты и несколько экзаменов за зимнюю сессию. Оставалось представить руководителю развернутый план моей дипломной работы.

У меня уже были некоторые наброски, но слишком большой материал предстояло осмыслить, проанализировать, чтобы сделать конкретные выводы.

Скучная на первый взгляд тема увлекала меня все сильнее.

Выходило так, что не только Россия влияла на жизнь тех стран, режимы которых поддерживала или свергала. Встречное влияние чужих этносов также было налицо. В нашу страну въехало столько всякого народу: опальные коммунисты, гонимые революционеры, прогрессивные студенты. Одних афганцев с последней войны осело у нас десятки тысяч, а были еще вьетнамцы, корейцы, курды, испанцы. И каждый был носителем своей культуры, своих привычек, моральных ценностей. Я отложила толстую монографию о восточных народах и задумалась. Какова была сила их влияния на русскую нацию? Вспомнила, как сама оказалась в Танзании и даже, будучи одиночным представителем чужой культуры, произвела там чуть ли не мини-революцию. Прежде чем приложить Коленьку к груди, я обязательно омывала сосок чистой водой из ручья.

И мой мальчик рос здоровее многих. Скоро и другие африканские мамаши взяли с меня пример.

Они повторяли омовение грудей, не вдаваясь в причины совершения этого ритуала. Вряд ли они думали о гигиене, но она входила в их жизнь.

Я взяла следующую книгу — об истории испанских детей, вывезенных в середине тридцатых годов в Советский Союз. Большинство из них остались жить у нас. Но с детьми не все было ясно. Что пересиливает: законы новой среды или привычки ранних лет, врожденные черты? Вот мой Коленька. Как над ним смеялись в школе, когда он складывал ручки и тянул их вверх, к богам. Да, в итоге отучили. Но разве печать племени не лежит до сих пор на его поведении? О внешности я не говорю: наследственные признаки — это аксиома. Но откуда непреходящая любовь к жучкам и паучкам?

Настоящее дитя природы. Пожалуй, этот пример я могу привести в своей работе. А если проследить жизнь нескольких поколений? Вспомнился рассказ бабушки о предках Валерия Островского — финнах. Петр I вовлек их в свое строительство, они вступали в смешанные браки, и многие обрусели в дальнейшем. Хотя при чем тут финны? Моя задача — проанализировать только XX век, а я в XVIII сползла. Теперь я совершенно запуталась.

Если другие народы растворяются в русских, тогда почему отстаиваются национальные интересы, формируются землячества, религиозные общины?

Значит, так. Мне надо выделить устойчивые и преходящие черты этноса. Я записала предварительный вывод и захлопнула тетрадь. Детально займусь этим вопросом по возвращении из Москвы.

Я съездила в институт и предъявила руководителю составленный план. Все, гора с плеч. Все дела сделаны.

На следующий день я отправила Колю к бабушке и поздно вечером села в поезд. Одна ночь — и я уже в Москве, на Ленинградском вокзале.

* * *

Сплошной поток прибывших пассажиров с нескольких поездов, с сумками, чемоданами, рюкзаками, разливался в два направления — к метро и на площадь, к такси. Мне пришлось идти им наперерез — к зданию вокзала. Поезд прибывал ранним утром, и Алла Родионовна побоялась, во-первых, замерзнуть на открытой платформе и, во-вторых, разминуться в толчее. Она сказала, что будет стоять в большом зале ожидания у табло.

Напрасно я волновалась, что не узнаю свою немолодую сестру. Я узнала ее сразу, будто посмотрела в зеркало. Я увидела себя, как бы состаренную театральным гримом: высокая, слегка располневшая, с вьющимися темными волосами. Разумеется, гример осыпал волосы пудрой и убрал их в старомодный пучок на затылке, но упрямые завитки все равно выбивались на висках из-за ушей. Зеленовато-карие глаза с подрисованными вокруг них морщинами — мои глаза — пристально всматривались в своего молодого двойника.

— Катюша!

— Алла Родионовна!

— Давай без Родионовны.

— Алла, Аленька!

Мы неловко обнялись и вновь расступились, разглядывая друг друга.

— Вылитый отец, — наконец изрекла Алла и снова обняла меня.

На ее глаза навернулись слезы. У меня слез не было. Кажется, за последние полгода я их все выплакала и теперь не могла расплакаться от радости. Зачтем мы вышли на площадь и взяли такси. Через четверть часа мы уже подъезжали к большому серому зданию сталинской постройки. Это не был центр столицы, но и до окраины было далеко. Алла жила одна в большой трехкомнатной квартире, порядком запущенной и давно не ремонтированной. В комнатах стояла старинная, антикварная мебель, однако довольно разнородная, явно не из одного гарнитура.