Великолепная маркиза - Жюльетта Бенцони Страница 74

Странно, но именно воспоминание о человеке с деревянной ногой вырвало Баца из странного оцепенения, в котором он пребывал. Отель «Уайт», ну конечно! Комфортабельная, даже роскошная дорожная таверна монахов ордена святого Августина теперь служила временным клубом для живущих в Париже американцев и англичан. Все, кто приезжал в Париж, являлись сразу же в эту таверну и немедленно оказывались в привычной атмосфере. А Джонатан Уайт умел принять каждого как полагалось. Бац часто завтракал там с Моррисом, Блэкденом или другими заокеанскими друзьями. Правда, он там никогда не ночевал, но барон не сомневался, что радушный хозяин всегда найдет для него уголок, даже если отель переполнен. И потом, это совсем недалеко. Сразу за площадью Виктуар. Как он раньше об этом не подумал!

Барону понадобилось всего несколько минут, чтобы достичь желанного оазиса. Он с облегчением вздохнул, когда заметил, что, несмотря на поздний час, окна первого этажа освещены. За столами сидели люди и горячо обсуждали что-то. По контрасту с черной глыбой, напоминающей склеп, опустевшего монастыря августинцев и их разграбленной и пустой церкви отель «Уайт» показался ему маяком в ночи.

Не обращая внимания на царящий в зале шум, Уайт, сидя в вестибюле за конторкой, спокойно занимался бухгалтерией. Он тут же встал, чтобы приветствовать гостя, не выказав, впрочем, ни малейшего удивления при его появлении.

— Господин барон, для меня огромное удовольствие видеть вас, — Уайт употреблял дореволюционные обороты вежливости, давая понять, что все эти новшества к его заведению никакого отношения не имеют. — Если вы хотели поужинать, боюсь, что уже слишком поздно. Печи уже погашены…

— Это неважно… Но от бокала вина и куска хлеба я бы не отказался. И еще мне нужна комната на ночь. Я вернулся к себе на улицу Менар и нашел свой дом разграбленным. Спать там невозможно. И тогда я вспомнил о вас… Разумеется, мне необходим ночлег только на эту ночь!

— Не беспокойтесь, у меня есть то, что вам нужно. Но догадываюсь, что уснуть вам вряд ли удастся. Такой шум! Декрет, принятый сегодня Конвентом, взбудоражил все умы. Эти господа уже несколько часов обсуждают его. Некоторые выступают за, другие — против.

— И кто же в большинстве?

— Большинство в основном за. Вы, несомненно, знаете, что граждане свободной Америки с самого начала отнеслись к революции с понятным сочувствием…

Словно для того чтобы подтвердить его слова, из зала вышел человек. Он остановился на пороге и закончил свою речь:

— ..и не забудьте, что после возвращения из Варенна я опубликовал «Обращение к французам», в котором попытался объяснить народу необходимость покончить с королевским режимом. Мое обращение было расклеено на дверях Национального собрания с 1 июля этого года.

Мужчина повернулся к хозяину и добавил:

— Нам нужно еще несколько пинт пива, господин Уайт!

Де Бац вдруг побелел как полотно и встал между хозяином гостиницы и говорившим:

— Неужели вы и в самом деле нуждаетесь в процессе над монархом, господин депутат от Па-де-Кале, чтобы убедить ваших слушателей, что вы всегда и во всем правы? Судить короля! Это так Америка намерена выразить ему свою признательность?

Человеку, к которому обращался барон, было лет сорок пять. И он определенно являлся единственным американцем, которого ненавидел де Бац. Возможно, как раз потому, что американцем этот человек не был. Незадолго до восстания «поселенцев» Америки против Англии Томас Пэйн, выходец из Норфолка, получивший квакерское образование, в возрасте тридцати восьми лет бросил родной дом и отправился в Америку. Он стал одним из тех, кто разжег зреющую революцию. Пэйн предложил свои услуги армии, но Совет безопасности Филадельфии счел более целесообразным назначить его секретарем комиссии по международным делам. В этом качестве он несколько раз побывал во Франции, пытаясь добиться финансовой и военной помощи от Версаля. Здесь Пэйн обзавелся друзьями и со страстью следил за началом революции, он пропагандировал ее. Он даже отправился на свой страх и риск в Лондон, чтобы там провести кампанию в поддержку новой Франции. Ему едва удалось избежать полиции, и Пэйн оказался в Париже как раз к началу драмы 10 августа. Одним из последних своих актов Законодательное собрание предоставило ему французское гражданство, вследствие чего сразу четыре департамента — Уаза, Эн, Пюи-де-Дом и Па-де-Кале — пожелали, чтобы он представлял их в Конвенте. Пэйн выбрал Па-де-Кале, и с тех пор его пламенные речи творили чудеса.

Пэйн был человеком среднего роста, худым, с лошадиным костлявым лицом, длинным острым носом, широким лбом, вокруг которого развевалась седая шевелюра. Взгляд глубоко посаженных глаз, казалось, пронзал насквозь. Он всегда одевался в черное, украшая свой наряд небольшим белым жабо, оставаясь верным стилю своей молодости. Пэйн относился к тому типу людей, которых Бац презирал. Человек без корней, неизменно повторяющий, что весь мир его родина и это позволяет ему вмешиваться в дела других. Как правило, для того, чтобы посеять ростки бури. Губернатор Моррис, которого Пэйн упрекал за излишнюю приверженность к светской жизни, вкус к роскоши и к хорошеньким женщинам, тоже недолюбливал этого пламенного оратора…

Встреча с Пэйном в конце такого дня и вечера, которые ему пришлось пережить, стала для де Баца последней каплей. Перед ним стоял член Конвента, который намеревался расправиться с королем Франции, как с загнанным зверем, и этот член Конвента был иностранцем. Никогда еще де Бац не испытывал такого желания убить. У него даже задрожали руки. Но Пэйн воспринял его слова совершенно спокойно:

— Долги Америки меня больше не волнуют, гражданин… Бац! Возможно, вы еще не поняли, что я такой же француз, как и вы.

— Нет, сударь. Не такой, как я. Я француз, мои предки на протяжении многих веков тоже были французы. А вы такой же француз, каким были американцем. Вы переходите на сторону сильнейшего в тот момент, когда это вас устраивает. Каким хорошим американцем вы были, когда приезжали в Версаль вместе с полковником Лоуренсом, чтобы просить о дополнительной финансовой помощи! И вам, между прочим, ее дали. Вы увезли два миллиона серебром, не забыв и о двух кораблях с оружием. Какое уважение вы испытывали тогда к королю, за низложение которого вы проголосовали и которого собрались судить!

— Человек не имеет значения! Ненавистен режим, и именно режим необходимо уничтожить…

— Так скажите об этом королю Англии и Уильяму Питту! Они вас, пожалуй, повесят, господин английский ренегат! И кстати о повешении… Какую смерть вы приготовите для потомка Людовика Святого — веревку? Или гильотину, как для тех, кто украл драгоценности короны?

— Я не сторонник насилия… И до этого еще пока не дошло.

Де Бац в ярости бросился к Пэйну, схватил его за лацканы сюртука и притянул к себе. Их лица почти соприкасались.

— Когда до этого дойдет дело — а я могу поклясться, что вы собираетесь до этого дойти, вы, проповедник прав человека, — постарайтесь не забыть вот о чем. Если вы осмелитесь проголосовать за казнь короля, я, Жан де Бац, отдавший ему мою жизнь, вас убью!