Наследница трех клинков - Дарья Плещеева Страница 73

Про эту персону Нечаев слыхал краем уха, и капитан Спавенто объяснил: есть некий кавалер, о коем доподлинно неизвестно, которого он пола. Прибыв в Санкт-Петербург пятнадцать лет назад, он носил женское платье и звался Лией де Бомон, под этим именем был представлен покойной императрице Елизавете Петровне и завоевал ее благосклонность – в невиннейшем смысле слова. Потом, приехав в Париж, явился там мужчиной, прославился как отменный фехтовальщик, а ныне поселился в Лондоне и появляется там как в мужском платье, так и в дамском, – поди разбери! Там уж об заклад бьются, кто он таков. Но пока не догадались.

– Ты ведь встречал его, капитан? – спросил Арист. – Ты был тогда при дворе.

– Да, я видел это хрупкое создание в кабинете ее величества, – отвечал капитан Спавенто, – и могу поклясться, под кружевами была настоящая грудь, с ложбинкой. Настоящая – я сверху заглядывал! Но год назад в Лондоне у меня было ассо с шевалье, он бился в одной рубашке, и я нарочно присматривался – грудь у него была плоская, как у нас с тобой. А бьется он отменно – он же учился у Теллагори и у Анджело.

– Что за чертовщина! – воскликнул Мишка.

– Чертовщина, – подтвердил Арист. – Только его, этого кавалера, до сих пор помнят. Поэтому нашу даму в мужском наряде выпускать нельзя – чего доброго, раздеться заставят. А в робе со шнурованьем, и чтобы грудь до сосков видна, – тут уж сомнений не будет.

Тут Мишка с опозданием осознал слова капитана Спавенто о придворной жизни. Фехтмейстер бахвалился, будто бывал в кабинете у покойной государыни. А товарищ его Арист принял сие как должное – неужто правда? Кто ж он тогда?..

И сразу мысль перескочила на грудь мадемуазель Фортуны.

– Да уж, – пробормотал Мишка, – не будет…

– А все же ты на красавицу заглядываешься, – сказал капитан Спавенто. – Гарем, что ли, вздумал завести?

– Какой гарем?

– Фишер сказывал, у тебя наверху четыре особы дамского пола обитают, и ты при них ночуешь. Как же не гарем?

– Гарем, а ты – турок, – подтвердил Арист. – А с турками мы сейчас воюем! Ан гард, Абдулла Мустафа Нечай-бей!

– Моя твоя не понимай! – отскочив от Ариста, явно изготовившегося к драке, крикнул Мишка. – А гарема никакого нет, судите сами: из четырех баб одной сорок, другая – просто сенная девка и на рожу страшна, как смертный грех, третья – заморыш, ни у нее спереди, ни сзади, а четвертая – дура!

– И что? – удивился Арист. – Тебе академик в юбке нужен? Спереди-сзади все, что потребно, есть?

– Есть-то есть, и красавица, но, господа мои, дура натуральная! Она слов знает с сотню, и все! Совсем убогая, – объяснил Мишка.

– Что ж ты с ней связался?

– Велено ее стеречь. Так, право, на нее глядеть жалко! У нее коса чуть ли не золотая, и с мою руку толщиной. А ума – как у годовалого дитяти. Теперь лишь выучилась сама ложкой есть и на юбку кашу не ронять.

– Вон оно что, – сказал Арист и переглянулся с капитаном Спавенто. – А заморыш что же? Совсем ни на что не годится?

– Заморыша трогать нельзя, девку и так Бог наказал. Она дитя родила, я думаю, от заезжего молодца, и ее родители со двора согнали. Я ее взял за дурищей смотреть, дура ее полюбила. Нравом она тихая, ласковая и, видать, из благородных. Ей бы найти жениха под стать, канцеляриста какого-нибудь или писца, и отдать замуж. Я бы и на приданое денег раздобыл, хоть малость.

Мысль о приданом возникла в Мишкиной шальной голове внезапно, он сам от себя такого прекрасного намерения не ожидал и даже обрадовался. Потому и не заметил, что фехтмейстеры опять переглянулись.

– Так что нет у меня никакого гарема и могу свататься к мадемуазель Фортуне, – сказал Мишка. – Хотя неизвестно, какова она с лица. И уж больно ловко она управляется что с флоретом, что со шпагой. Диво какое-то – чтобы девицу из хорошей семьи выучили быть фехтмейстером.

– Диво, – согласился Арист. – Но она ведь не напрасно Фортуной велела себя звать. И оружие ей нужно не для баловства, а для святого дела. Хочешь, сказочку расскажу?

– Сказывай.

– Жили три отменных фехтовальщика, – начал Арист, – жили, жили, глядь – старость подступает, а детей они не нажили. И вот шли они втроем, а им навстречу – колдунья. И говорит: вы все трое были славными молодцами, хочу я вас наградить, просите, чего душеньке угодно, разве что молодость вернуть не могу. Подумали они и говорят: золота не надобно, в могилу его с собой не потащишь, а надо вот что – мастерство свое передать, чтобы не так обидно было помирать. На старости лет – одного ученика на троих, но такого, чтобы все три души в него вложить. Ну и отвечает им колдунья: это я могу, это я сделаю, да только на свой лад. Будет вашим трем непобедимым клинкам не наследник, а наследница…

– То-то три старичка расстроились, – сказал Мишка. – Учить девицу – то-то каторга… удружила им колдунья!..

– Колдунья была не дура. У этой наследницы от рождения оказался такой талант к шпажному бою, что никакому пареньку не угнаться, – возразил Арист. – Вот примерно такую сказочку мы и разыграли. А для чего – только она сама и может рассказать, нам – нельзя.

– Фишер же сказал – хочет заманить в зал неверного любовника и при всех проучить его, – напомнил Мишка.

– Фишер так полагает. А что на самом деле – нам, может, лучше вовсе не знать, – строго сказал капитан Спавенто.

И более о загадочной фехтовальщице они не говорили.

После обеда Мишка поднялся наверх, чтобы отдохнуть и переодеться. Он заставил Машу с Федосьей отутюжить лучшую рубаху, не беспокоясь, что она окажется изодранной в клочья. Мишка здраво рассудил, что победит он мадемуазель Фортуну или окажется побежденным, какие-то деньги ему заплатят, и на новую рубаху их хватит, а выглядеть среди богатых господ нищим он не желал.

Эрика подглядывала в щелку, как Мишка переодевается. Делала она это назло Анетте, которая, вернувшись после побега, была совершенно невменяема и впала в неумеренную богобоязненность – всякую свободную минуту читала молитвослов или Псалтирь, или же молилась перед образами. Вид у нее был самый тоскливый, и Эрика сперва пыталась как-то утешить потом стала злиться. Потому она и развлекалась зрелищем голого по пояс Нечаева. При этом Эрика задавала себе такие вопросы: можно ли любить столь худощавое и на вид хрупкое мужское тело, каково его обнимать и что обнаружится, если стянуть рубаху с красавца-преображенца.

Если бы ей в эту минуту напомнили про Валентина, она бы себя почувствовала очень неловко. Валентина в ее мире больше не было – лишь висел портрет, в очень дорогой позолоченной раме и с расплывшимися чертами. Прадедушка фон Гаккельн в соседней раме виделся куда отчетливее.

Эрике и в голову бы не пришло называть Мишкино тело алебастровым. Она просто подивилась белизне кожи и вздернула собственный рукав – не может быть, чтобы мужская кожа была белее! Сравнение оказалось не в пользу Эрики – и сразу на ум пришел подпоручик Громов, который был, как положено брюнету, смугловат. Вот его рука служила бы отличным фоном для нежных пальчиков курляндки – если бы чудесным образом месть убийце осталась в прошлом, а из громовской головы какой-нибудь добрый ангел убрал воспоминания о князе Темрюкове-Черкасском.