Пляжный ресторанчик - Крис Манби Страница 72

Много лет спустя моя начальница попросила как-то приглядеть за ее собакой, пока она будет в отпуске на Майорке с любовником. Геркулес, английский спаниель, поглощал еду постоянно и где попало, и так же постоянно и где попало испражнялся. Я перепоручила его Симе, а она в свою очередь доверила его Толстому Джо. Джо решил испытать новый прибор слежения, который сам изобрел. Он прикрепил датчик к собачьему ошейнику и отпустил Геркулеса на волю вольную. Пес рванул куда глаза глядят и больше не возвратился. Прибор слежения не сработал.

Нет, отношения с чужими домашними животными, в которых сами хозяева души не чаяли, у меня определенно не складывались. Похоже, Пикассо тоже не станет исключением.

— Аааа-руууу!!!

То ли это выла соседская собака, то ли койот, но, так или иначе, у меня мурашки побежали по коже.

— Пикассо! — отчаянно позвала я еще раз и потрясла коробкой с кормом, — иди сюда! Ну ладно, тогда торчи здесь всю ночь! — грозно добавила я, так и не дождавшись его появления. Ну где его, спрашивается, носит, петуха проклятого? — И имей в виду, птичка, здесь в горах водится столько всякой мерзости, что до утра тебя слопают с потрохами! Ну и катись! Хочешь накормить койота — пожалуйста! Хоть мне и трудно будет объяснить боссу, почему от тебя осталась лишь горстка костей да перьев.

Что ж, я сделала все, что от меня зависит. Я уже целую вечность бегаю по саду — в пижаме, с коробкой корма в руках, как с погремушкой, — и все это только для того, чтобы заманить в дом эту клювастую тварь! Кстати, вечер выдался прохладный. Несмотря на то что днем стояла жара (в такой день хорошо поваляться в шезлонге у прохладного бассейна, а не прислуживать «будущей свекрови», как рабыня), с наступлением темноты с океана потянуло холодом. Я стояла в одной пижаме посреди продуваемой со всех сторон огромной лужайки и дрожала.

— Ну все, — сказала я, — мне надоело, я иду спать.

Я обернулась и двинулась к дому, уже представляя себе, как вернусь сейчас в тепленькую комнату и заберусь в огромную, прямо-таки необъятную постель и усну, но тут…

— Ой-ой-ой!!!

Я споткнулась обо что-то. Разумеется, это оказался проклятый петух! Я упала и уткнулась лицом прямо в кучу бьющихся перьев и лап. Мы сплелись в какой-то клубок; я даже не сразу сообразила, что происходит, а только изо всех сил старалась хоть как-то прикрыть глаза, чтобы павлин не угодил в них клювом.

— Ррр-аааа-уууккк!!! — Пикассо издал сверхъестественный, даже какой-то потусторонний крик.

— Слезь с меня! Пошел вон! — кричала я. Мы продолжали бороться. Пикассо шипел, я материлась на чем свет стоит. А уж когда он клюнул меня изо всех сил в коленку, я решила, что сейчас не выдержу и сверну его мерзкую птичью шею.

Но сперва надо было поймать павлина. Я твердо решила: когда войду в дом, птица должна быть у меня под мышкой. И я добилась своего. Но прежде чем это произошло, павлин клюнул меня в щеку; верхний край раны был в нескольких миллиметрах от глаза. Я сломала три ногтя и порвала пижаму. И все это — в борьбе с огромным петухом, подумать только! Ну ничего, я его все же победила, хоть наградой мне и было разве что птичье дерьмо, которое сдавшийся, но все еще злой Пикассо оставил на моей руке.

Зато теперь, по крайней мере, его не съест койот.

— Что тут происходит? — Эльспет стояла у подножия лестницы, когда я с трудом вошла в дом, неся под мышкой грязную птицу. — Мне послышалось, кого-то убивают.

— Это я уговаривала Пикассо идти домой, — объяснила я.

Эльспет посмотрела на меня внимательно. Я была растрепана, из рассеченной щеки сочилась кровь, обе коленки разбиты.

— С ним надо обращаться очень бережно, Лиззи, имей в виду. Пикассо — очень дорогая птица.

Пикассо посмотрел на меня с чувством превосходства и глубокого презрения, потом повернулся, прошел по красивому кафельному полу и встал рядом с Эльспет как равный с равным. Она опустила руку и с любовью погладила его по крошечной глупой головке.

— Она напугала тебя, милый? Противная Лиззи…

«Противная Лиззи» мечтала в этот момент только об одном: взять топор и отрубить проклятой птице ее мерзкую голову. Я могла бы запросто скормить Пикассо соседской собаке и сказать потом, что его съел койот.

— Помоги мне подняться наверх, — отрывисто приказала Эльспет.

Я поспешила ей навстречу.

— Да ты что, моя дорогая?! — Она возмущенно отпрянула. — Сперва иди и помой руки!

В ванной, соскребая птичий помет, намыливая руки несколько раз, прежде чем осторожно дотронуться до раны в щеке: я подумала, а не продешевила ли я? Пять тысяч долларов в день — не слишком высокая плата за то, что мне пришлось пережить?

Наутро меня разбудил тихий, но настойчивый звон колокольчика. Я не сразу вспомнила, где нахожусь. Я уже привыкла спать практически на полу, в комнате, где все стены увешаны плакатами, чтобы скрыть следы пуль. Поэтому открыть глаза и обнаружить, что ты находишься в спальне, которая напоминает будуар Марии-Антуанетты в Версале, было несколько странно. Это мешало собраться с мыслями. Все комнаты в доме Эрика делились на две категории: от Гуччи и от Версаче. В комнатах от Гуччи — дорогая замша и полированный металл — хозяин предпочитал находиться там, когда хотел почувствовать себя буддийским монахом. Комнаты от Версаче с их роскошью и буйством красок предназначались для приема гостей и наслаждения жизнью.

Мне была отведена розовая спальня для гостей от Версаче. Широкий диван утопал в розовых подушках, и это напомнило мне сказку про принцессу на горошине. Помнится, там королева-мать положила горошину под сто матрасов, чтобы проверить, достаточно ли невеста сына хрупка и нежна, чтобы называться принцессой. Настоящая принцесса почувствует горошину даже через сто матрасов и не сможет уснуть.

Мама Эрика тоже устроила мне проверку на выносливость. Проснувшись тем утром, я наконец вспомнила, где я, и до меня дошло, что звук колокольчика доносится из комнаты Эльспет.

— Лиззи! Лиззи! — звала она меня слабым голосом, когда я подлетела к двери в ее спальню.

Старуха вытащила меня прямо из постели, мне и в голову не могло прийти сначала привести себя в порядок, а уже потом откликнуться на ее зов. Она звонит в колокольчик! Я понимала, конечно, что мать Эрика находится на грани смерти, но надеялась, она протянет до возвращения сына. Очень не хотелось самой обнаружить ее труп, честно говоря. «Господи, только бы она была еще жива!» — подумала я, распахивая дверь в комнату Эльспет.

Но та и не думала умирать. Она сидела в постели, опираясь прямой спиной о подушки, и была похожа на аккуратного худенького пупсика в белом кружевном платьице. То ли она легла спать не раздеваясь и не умываясь, то ли проснулась уже давно и успела причесаться и накраситься. Она взглянула на меня, всклокоченную и заспанную, с таким ужасом, словно я ворвалась в дом с улицы и хотела похитить ее Родена.

— Что случилось? — спросила я. — Вы звонили в колокольчик.