Соперница интриганки - Кайя Асмодей Страница 72

Я отпихнула его и протиснулась мимо.

– Вот и посмотрим на твой бардак! Это научит тебя прибираться!

– Лия! – крикнул он.

Но я уже вбежала в его спальню. Огляделась.

Я не поняла, где у него не прибрано. Комната была в идеальном порядке. Никаких валяющихся вещей. Даже огромная кровать с мягкой серой спинкой застелена. Во всю стену зеркальный шкаф, прикроватная тумбочка, на ней электронные часы.

Следом вошли Ульяна и Даня.

Я уже была готова идти дальше осматривать следующую комнату, но меня остановил восторженный голос Ульяны:

– Лия, это же ты!

И она подбежала к тумбочке.

Как я не заметила! На ней стояла картина Кита, где я в белом платье позирую на крыше. Та самая, которую на торгах Денис проиграл господину в бабочке.

Я пораженно посмотрела на Даню. На его скулах возник румянец.

– Так вот что тут не прибрано.

Он развел руками.

– Я люблю тебя. – И иронично прибавил: – Вот так новость, солнышко.

Вышла из комнаты, он поплелся за мной, ворча:

– Я должен за это извиниться или как?

Оставила его комментарий без ответа, заглянула в гостиную, тут был лишь большой серый диван, плазма и плейстейшен с джойстиками, валяющимися на полу.

– О, надо будет прийти к тебе поиграть, – сказала я, – помнишь, как раньше!

– Я все помню.

Я заметила в его глазах облегчение. Неужели он подумал, что я устрою скандал из-за того, что купил мой портрет за бешеные деньги?

Я прошла, присела на диван. Даня подошел к окну и, отодвинув жалюзи, сказал:

– Завтра обещают дождь.

Ульяна тихо опустилась на диван рядом со мной. С этого момента она не отрывала от Дани глаз. Она смотрела на него так, словно он сделал что-то невероятное, как на кумира.

Он не мог не заметить такого пристального внимания и, кажется, смутился.

Мой чертов портрет умудрился исчерпать разговор, и я решила, что пора откланяться.

На прощание Даня шепнул мне в ухо:

– Когда мы увидимся?

Я наклонилась к нему и, чмокнув в щеку, прошептала:

– В любой момент, когда пожелаешь, я буду улыбаться тебе с портрета.

Мы вышли с Ульяшей на улицу, и тогда я спросила:

– Чего ты на него все глазела?

Ульяна посмотрела на меня так, словно ее удивил мой вопрос.

– Он предложил мне свою куртку. Тогда, у клуба.

– И что?

– А еще у него твой портрет на тумбочке.

– И что?

– Лия, разве это не важно?

Я горько усмехнулась.

– Ничто не важно, Ульяш, если любишь другого.

– Разве можно любить, когда человек сделал тебе больно?

Я помолчала.

– Это трудно понять. Любовь запирает боль в какой-то дальней комнате сердца… Ты знаешь, что боль там, но никогда не открываешь дверь в ту комнату…

– Ох, Лия, этот шайтан на костылях околдовал тебя.

Я засмеялась.

А буквально через три дня я впервые увидела, как эта девочка плачет.

Мне стукнуло в голову отвести ее в зоопарк. Ей эта идея очень понравилась. Ульяша всю дорогу до зоопарка расспрашивала меня, каких зверей мы увидим и сфотографирую ли я их на телефон.

И ее отличное настроение сохранялось до тех пор, пока мы не вошли в зоопарк. А после я наблюдала, как она, точно во сне, ходит от одной клетки к другой, смотрит на животных своими огромными черными глазами. И в них читалось настоящее потрясение.

Когда мы дошли до медведя, даже по моим меркам, в достаточно тесной клетке, Ульяна издала писк, точно раненая птичка, и бросилась прочь.

Я нашла ее у входа в зоопарк. Она стояла перед турникетом и таращилась на разноцветную толпу. Взрослые, дети с шариками и поп-корном.

– Ульяша, – коснулась я ее плеча.

Она посмотрела на меня, ее лицо было мокрым от слез.

– Это самое ужасное, что я когда-либо видела, – выдохнула она.

– Прости, – все, что я смогла сказать.

Обняла ее за плечи и увела подальше. Она плакала и никак не могла успокоиться. Я чувствовала себя идиоткой. Сама я была в зоопарке много лет назад, и мне всегда нравилось: клетки казались огромными и так здорово было кататься на пони по аллейкам и фоткаться со зверями. Совсем другое впечатление производил все тот же зоопарк на взрослого человека. А Ульяша все-таки не была ребенком, хоть в ней и жила детская наивность и непосредственность. Она понимала куда больше, чем многие, и чувствовала глубже многих.

Мы зашли в пиццерию, посидели там полчаса, и девочка успокоилась.

Мы шли по Кронверкскому проспекту, Ульяна остановилась у рекламной доски с театральными афишами и что-то разглядывала, а у тротуара притормозила черная машина. Открылась задняя дверь, и мужчина в добротном костюме махнул мне. Я подошла. Он спросил:

– Девушка, не подскажете, как проехать к музею артиллерии? – и развернул карту.

Я подошла ближе, наклонилась, чтобы показать маршрут, и тут услышала дикий ор Ульяны:

– Лия!

В следующую секунду мужчина рывком втащил меня на заднее сиденье, закрыв ладонью рот, захлопнул дверь, и машина сорвалась с места.

Я видела, что Ульяна мчится прямо по проезжей части за машиной, ей все сигналили, но она продолжала бежать.

Помимо водителя в машине находилось еще двое: один – на переднем сиденье, другой – на заднем. Все при костюмах.

Я показала державшему меня мужчине, чтобы убрал руку от моего рта. Тот переглянулся с товарищем, словно спрашивал разрешения, и медленно убрал ладонь, предупредив:

– Давай без шуток!

Медленно выдохнув, я спокойно сказала:

– Все нормально. В сумочке телефон, позвоните моему отцу, он вам заплатит.

Мужчины переглянулись, но ничего не сказали. Я слышала истории, как детей политиков и богатых людей похищают ради выкупа, но не думала, что это когда-нибудь коснется меня.

Было очень страшно ехать с четверыми бугаями, не зная, что тебя ждет впереди. Когда мы, как я подозревала, подъезжали к месту, где меня планировали держать или убить, мне натянули на глаза повязку для сна и предупредили:

– Это куда лучше мешка, не так ли, принцесса?

Тут уж не поспоришь.

Повязку с глаз стянули в подвале. Вокруг были трубы и какая-то старая мебель. Меня грубо усадили на стул. А сумочку бросили тут же, у моих ног. Мне это показалось довольно странным.