Диагноз: Любовь - Мегги Леффлер Страница 70

— Как твой мюзикл? — спросил он.

— Было здорово. А как твое шоу?

— Было здорово. — Он снова улыбнулся.

Фанатки вопили так громко, что самих музыкантов почти не было слышно, а их крики больше походили на речевку какой-нибудь группы поддержки.

— Я читала твои стихи, — выпалила я.

— Мои стихи? — изумленно повторил Эд. Он смотрел на меня с таким удивлением, что я на миг подумала, что ошиблась, что это были стихи Марианн. Может, это Марианн по секрету в меня влюбилась? А может, я вообще все неправильно поняла? Может, это касалось доктора, который ждал, когда мистер Бодли подавится до смерти и прибудет с командой кода.

— Ты что, подглядывала за мной? — спросил он.

— Нет, я просто спустилась в подвал, несла свое белье в стирку. То есть, вообще-то, не несла, — вспомнила я. — Я искала тебя и случайно увидела… страницу с той поэмой.

— В моей закрытой записной книжке.

— Ну, я думала, что это могут быть те песни, над которыми ты работаешь…

— Какая разница, что это за песни. Это моя личная собственность.

— Ну… наверное, — промямлила я. — Извини.

Эд не сводил с меня глаз. Я смотрела на него, изучая линию его губ. Он вспомнил про пиво, поднял кружку, глотнул и отставил ее.

— Ну и что ты думаешь?

— О… песне?

— О любой из них.

— О, прекрасно. Великолепно. Конечно, я не умею читать ноты, поэтому не могу судить… А кто такая Сара? — спросила я.

Эд вытаращился на меня.

— Я читала песню, которая называется «Улыбка Сары».

— Ты перепутала. Моя песня называется «Губы, прекрасные губы», — поправил он.

— Она твоя муза? — спросила я.

Эд хмыкнул и покачал головой.

— Она была моей женой.

— Так это с ней ты теперь в разводе, да?

Эд придвинулся еще ближе, и я подумала, что он хочет поцеловать меня, но вместо этого он просто понизил голос:

— Я и так слишком много сказал, однако хочу быть честным до конца: Сара умерла, но я ни при каких обстоятельствах не собираюсь разыгрывать эту карту.

— Разыгрывать… Какую карту? — спросила я, изо всех сил пытаясь проглотить «Гиннес». После шампанского пиво казалось горьким размокшим хлебом.

— Карту молодого вдовца, — пояснил Эд. — И я говорю тебе это только потому, что Железная Марианн наверняка все переврет.

Я почувствовала, что хмурюсь.

— Извини, но… неужели это типично — представляться молодым вдовцом, чтобы произвести впечатление на девушку? — спросила я.

Эд посмотрел на меня.

— Вообще-то да. Секс из жалости. Как монетка, брошенная в протянутую шляпу.

— И ты позволил бы женщине спать с тобой… из простого сочувствия? — Я бросила на него пронзительный взгляд.

Эд кивнул своей красивой головой и улыбнулся прекрасными губами… Если бы он еще и молчал!

— Бывало и такое.

Выходит, Марианн ошиблась, назвав тебя типичным сторонником единобрачия.

— А это на самом деле правда, что твоя жена умерла?

— Думаешь, я стал бы лгать на такую жуткую тему? — мрачно спросил Эд.

— Ну, я не знаю… — медленно произнесла я, представляя его в окружении толпы поклонниц, которые подкуплены и очарованы его грустной историей о вдовстве.

— От чего она умерла? — спросила я.

— Рак груди, — машинально ответил он, и я подумала, что это прозвучало немного отстраненно.

— Как она умерла?

— Остановка дыхания. — Эд опустил голову. — Но врачи говорили, что это ДВС-синдром.

Я задумалась. Диссеминированное внутрисосудистое свертывание — это отвратительная вещь, верная смерть. Но Эд работает в госпитале. Может, он просто видел такую пациентку и запомнил название болезни?

— А какими именно были обстоятельства ее смерти? — спросила я.

Эд поперхнулся пивом и снова отставил свою кружку.

— Ты мне не веришь?

Я нахмурилась, но промолчала.

— Знаешь, большинство людей получили бы по голове за такой вопрос о моей жене. Для нее все закончилось подключением аппарата искусственного дыхания, ясно? Ее раздуло в семь раз по сравнению с обычным видом… — Эд раскинул руки. — Как того Лизуна в «Охотниках за привидениями». Она стала такой же огромной, но бледной… И они не могли достаточно быстро перекачивать ее кровь, когда у нее обнаружился ДВС. С одной стороны кровати был аппарат для перекачивания крови, с другой стояла канистра с выкачанной из нее кровью. Сиделки меняли ее каждый день. Отец Сары не прекращал умолять их, чтобы они сделали все возможное и вернули его дочь к жизни. Он чувствовал свою вину, поскольку пытался закончить свои двенадцать шагов в Обществе анонимных наркоманов, но не мог совершенствоваться, пока она была подключена к аппарату. Однако у меня хватило сил на адвоката, и тот добился, чтобы меня признали принимающим решения и сообщили мне диагноз. Именно я сказал им остановиться. Прекратить все. — Эд взмахнул руками, как обычно делают рефери, показывая, что все в порядке. — Мы зашли в палату, и врачи отключили мониторы, все аппараты… Знаешь, это было похоже на прекращение работы целой фабрики. Все звуки вдруг исчезли. И это был конец… — Эд посмотрел на меня и промокнул глаза. — Теперь ты довольна?

— Эд, прости меня. — Я придвинулась к нему вплотную и обняла, прижавшись к его плечу. — Я никогда не хотела влезать в твою личную жизнь.

— Ага, как же. — Он смерил меня испытующим взглядом.

— Ну прости. Прости, что я заставила тебя разговориться. Прости, что прочитала твою записную книжку. И поверь, мне очень жаль, что так вышло с твоей женой.

Эд снова взглянул на свое пиво, поболтал его в кружке, потом спросил меня, что я об этом думаю.

— О твоей истории? Это ужасно. И грустно, — добавила я.

— Нет. О моей песне, — сказал он. — Той, что про тебя.

Я открыла рот, чтобы ответить, но ничего не могла сказать. У меня просто перехватило дыхание.

— Я… это… прекрасно.

Эд начал целовать меня, и это было так естественно, что я даже не удивилась. Он медленно наклонил голову, двинул плечом, чуть приподнял подбородок — и наши губы и языки встретились, нежно соприкасаясь. Но Эд вдруг остановился и неуверенно произнес:

— Может, это не лучшая идея.

Я схватила его за ворот футболки и притянула к себе. Я не хотела ничего слышать. Я хотела Эда Клеменса — прямо здесь и прямо сейчас.

Вот только твердые спинки стульев, угол стола, калейдоскоп веселящихся людей, света и музыки — все это было не слишком подходящим фоном, который мешал нам так же, как и наша одежда.