Невеста Субботы - Екатерина Коути Страница 70

— А ведь это пьянство ее до такой жизни довело, — раздаются голоса. — Хошь с ирландским лоточником пойдет, хошь с китаезой — под любого стелилась, лишь бы рюмку налили.

— Баба что фруктовая муха, как залетит в бутылку, обратно ей ходу нет.

— Своей профессией Ортанс избрала безнравственность, — суммирую я для Джулиана, который выжидательно постукивает карандашом. Снова обращаюсь к кабатчику: — Свою последнюю ночь она провела здесь, не так ли?

— Как же, сиживала на том самом месте, где сейчас Жоржи Заика раскорячился. — Какой-то плюгавец подскакивает и торопливо пересаживается на другую табуретку. — Ром хлестала стаканами, а уж языком чесала шибче обычного. Болтала, будто допреж служила в камеристках, и все свою прежнюю хозяйку с грязью мешала. И по матушке ее величала, и еще всяко-разно, при барышне не повторишь, будь ты хоть трижды мамбо.

— Кроме ругательств Ортанс говорила еще что-нибудь про тетю… про свою бывшую госпожу?

Луи задумчиво скашивает глаза, созерцая тлеющий огонек на кончике сигары.

— Поди упомни, что она там несла в пьяном угаре. А когда к ней Габриэль подсел, она и вовсе завралась…

— Кто такой Габриэль? — услышав новое имя, встревает Джулиан.

— Да так, один тип. К нам редко захаживает. Раз, от силы два тут ошивался. Уж больно много о себе мнит, будто его ремесло честнее нашего.

Докурив сигару, Луи швыряет окурок грязному полуголому мальчишке, который бережно кладет ее в корзину. Ума не приложу, кто скупает подобный мусор, но, наверное, и на него есть спрос. В Лондоне ничего не пропадает даром.

— Каков из себя этот Габриэль? Черный, белый, мулат?

— Белый, — говорит Луи, как сплевывает.

— Вот такой же белый? — чуть заметно киваю я на Джулиана. Луи окидывает его зорким взглядом то ли портного, то ли гробовщика.

— Волосы потемнее, вьются слегонца. Да и пожиже будут. Неспроста он, Габриэль этот, шляпу никогда не снимает. Поди, шрамы один на другом, коли уж судить по тому, как у него левая щека разворочена. Сколько ни поднимай воротник, а все одно заметно. И очки у него недаром с темными стеклышками. Небось, когда бреется, зенки закрывает, так сам себе противен. Урод уродом, а уж гонору-то! Как есть француз.

— Так он из Франции?

— Говорит, будто из Парижа, но про себя всяк соврать горазд. Хотя во Францию он частенько мотается. Как отвезет товар, так за новой партией приезжает, поэтому в Уоппинге он нередкий гость. Хотя от нашего брата нос воротит.

— Он контрабандист? — просит перевести Джулиан.

— Можно и так сказать, — хмыкает Луи, почесываясь под рубахой. — А повадками как есть жентльмен. Я чуть ромом не поперхнулся, когда он с Ортанс начал лясы точить, а потом под ручку ее взял вежливенько и на улицу вывел. Такой девке он бы свои штиблеты не дозволил облизать, не то чтоб до подворотни с ней прогуляться. А вона как все вышло-то.

— Я слыхал, будто он обещался ей представление в мюзик-холле показать, — откликается негр. — А показал дно канавы.

— Да почем мы знаем, кого тогда из-под моста выудили? Может, Ортанс была, а может, другая какая девка. Поди их разбери, — разводит руками кабатчик.

А ведь Джулиан тоже замялся, когда я начала выпытывать подробности убийства.

— Но разве ее не опознали?

— Опознали, да только по платью. А тряпка она и есть тряпка, ею с товаркой можно обменяться.

— А по волосам? — недоумеваю я. — По их цвету и длине? Или же по цвету глаз?

Во время бесконечно долгой, изматывающей паузы Луи подносит к углям новую сигару, а когда она начинает источать зловонный дым, мусолит ее во рту, поглядывая на меня испытующе.

— А при ней не было ни того, ни другого, — изрекает он.

Если он хотел припугнуть меня как следует, то своей цели добился. Я представляю движение в пустых глазницах, где копошатся придонные твари, и черные спутанные волосы, которые на поверку оказываются водорослями, облепившими совершенно лысый череп.

Но не этот образ пугает меня до рези в животе. Видела я трупы и пострашнее. После всего того, что янки сделали с Жераром и Гийомом, мало кто опознал бы в них первых красавцев прихода. Нет, пугает меня смутное ощущение моей сопричастности. Как будто я наобум раскрыла роман ужасов и наткнулась на свое имя, черным по белому напечатанное на странице. Страшно перевернуть ее, чтобы узнать, что будет дальше. Но еще страшнее — отлистывать назад. Я готова поклясться, что никогда не встречала ни Ортанс, ни тем более этого Габриэля. Так почему же сердце налилось тревогой? В самом деле, не могут же мертвые восставать из могил?

— Фараонам я не стал на Габриэля доносить, — говорит Луи, насладившись моим остолбенением. — Он такой бедовый, что выкрутится как-нибудь, а потом уже я буду плавать по Темзе брюхом кверху, что твоя баржа. И вдруг это не он ее порешил? Очень уж неловко дельце обстряпано, второпях и абы как. А ведь обычно от тех девок, что уходят с Габриэлем, опосля ни слуху ни духу. Пропадают с концом.

— От тех девушек? — вскидывается Джулиан. — Стало быть, это не первая его жертва? Он убивал и прежде?

— Да разве он дурак, чтоб своих девок убивать? Поучить может, если начнут кобениться, а убивать их себе в убыток. Они ему нужны в наилучшем виде, ежели он хочет за них барыш получить. — Синеватые губы расползаются в ухмылке. — Я ж говорил, что Габриэль — он по части контрабанды. Только возит не что, а кого. Девок. На континент.

Карандаш Джулиана клюет бумагу, а потом выводит совсем не то, что сказал Луи. Только два слова. Два слова, которые я никогда не написала бы рядом.

— Передайте ему, что у меня не имеется более вопросов, — роняет мистер Эверетт и привстает, давая понять, что нам пора восвояси. Но я сижу не шелохнувшись.

— Ничего не понимаю. Какие девушки, зачем их куда-то везти?

— Случается, что замухрышка из глуши приедет в столицу на заработки, — неспешно объясняет Луи. — Поступит на фабрику спички катать, покуда зубы от фосфора не расшатаются, а коль повезет — в прислуги. Идет дурища по проспекту, глазами на витрины лупает и думает — ой как хорошо бы энту галантерею заиметь. Да кто ж ей даст-то? А тут подходит леди, ласковая такая и разодета в пух и прах. И сулит ей золотые горы, коли она, замухрышка, пойдет в сиделки к пожилому джентльмену. А дура глазками луп-луп да и соглашается. Привезут ее на богатую квартеру, попотчуют сластями, заодно и опоят, а поутру разбудят пощечиной — вставай, тварь гулящая! Никому ты в таком виде больше не нужна. Ни хозяевам, ни родной матери. Хошь — тут оставайся, а хошь — на улице юбку задирай.

— Я про другое спрашивала. Наверняка девушек заманивают в разврат и во Франции, в Пруссии. Разве на континенте своих проституток не хватает, чтобы они охотились за английскими?

— Чем дальше от дома, тем проще спрятать концы в воду. Коль совсем будет невмоготу, и пожаловаться некому — языка-то чужого девчонки не знают. И бежать некуда, быстро поймают и обратно воротят. А ты хоть представляешь, что в борделях делают с беглыми?