Такси! - Анна Дэвис Страница 70

На этом мои силы кончились. Мне нужен был отдых. Веки отяжелели.

— Па, мне спать пора.

Отец медленно поднялся на ноги, начал застегивать макинтош. Но мысли у него носились где-то еще.

— Ты подумаешь о моем предложении, Кэтрин? Насчет того, чтобы пожить у нас.

— Па, дай я отдохну. Мне сейчас не до того. Папа снова стал печальным. А чего он ждал?

Придет, скажет «извини» — и все пятнадцать лет исчезнут, как по волшебству?

— Но можно, я хотя бы снова к тебе зайду?

— Не знаю. — Глаза закрывались сами собой. В отдалении загремела тележка с едой.

Глаза у меня были закрыты, но голос его я слышала:

— Я позвоню завтра в палату, хорошо? Когда ты сможешь все продумать?

Занавеску отдернули, на меня нахлынула волна густого запаха. Юнец с остреньким личиком, в белом халате, подтянул тележку, взглянул на диаграмму в ногах кровати и сверился со списком:

— Кэтрин Чит… Вы у нас вегетарианка?

— Нет! — С меня разом слетела сонливость. — Я не вегетарианка! Я мяса хочу!

— А здесь написано — вегетарианка… — заныл парень.

— Так я позвоню? — спросил папа.

— Как хочешь.

2

В больнице я все чаще думала о Джонни. А вдруг он уже много раз пытался дозвониться до меня по красному мобильнику? Но красного мобильника ведь больше не существует! Я так психанула на него и за азартные игры, и за то, как небрежно принял он три тысячи фунтов, а звереть, вообще-то, следовало на себя. Джонни у меня денег не просил. Инициатива была моя, а давать ему такую сумму — то же самое, что заливать бензин в машину. Лежа на больничной койке, я пришла к выводу, что с моей стороны этот роман был чистым мазохизмом. Позволяя Джонни так со мной обращаться, я наказывала себя за то, что я такая дрянь. А теперь я решила, что и элементы садизма тоже присутствуют.

С другими — все, но с Джонни дело еще не кончено. Когда меня в результате отцепили от трубки, заштопали и собрали заново, когда я покинула больницу на заднем сиденье мини-кеба, — мини-кеба! — я попросила шофера отвезти меня к «Слону».

Дрожа, вся на нервах, ждала я у двери. Я не знала, что ему сказать при встрече. Но по мере того как становилось все более очевидным, что никого нет дома, нервозность сменялась разочарованием. Я уже готова была повернуться и поплестись восвояси, как вдруг соседняя дверь отворилась и оттуда высунулась женщина средних лет, с полотенцем на волосах и с окурком в зубах.

— Бог ты мой, вы, наверное, миссис Дженнет, — произнесла она, не удосужившись вынуть окурок. И, не дав мне возможности ее разубедить, затрещала: — Бесконечно извиняюсь — совсем из головы выскочило, что вы придете, а я как раз волосы сушу. Ничего, если я вам просто ключи дам — вы же сами все посмотрите? В конце концов, я и согласилась-то людей впускать, только чтобы сделать любезность мистеру Триггсу. Он же и мой домовладелец, понимаете? Для домовладельца, конечно, парень приличный, ну да все они одного поля ягода. Я имею в виду — те, которые зарабатывают на хлеб, сдавая квартиры в аренду. — Женщина умолкла, разглядывая мою физиономию — разукрашенную синяками и шишками, потную после нелегкого восхождения по лестнице. Заметила она и костыль под мышкой, и скованность движений. Участливое выражение на лице почему-то сменилось подозрительностью. — Вот ключи. — Она протянула руку; ключи от квартиры Джонни болтались на испачканных хной пальцах. — Постучите, когда закончите. Сразу не отвечу — значит, у меня голова под краном.

В квартире Джонни больше не было привычной смеси запахов — виски, обезболивающих лекарств, жареного бекона, нестираной одежды. Можно было различить только слабый затхлый запах старого ковра и сигарет. Большая часть окон была открыта, и в комнату задувал ветер. Отопление отключили, и изо рта у меня вырывались облачка пара.

Я никогда еще не видела эту квартиру при ярком дневном свете. Джонни обычно держал занавески задернутыми — отчасти из лени, отчасти из желания спрятаться ото всех. Бурые разводы на стенах, пятна и дыры от сигарет на ковре — теперь, когда здесь не было вещей Джонни, все это больше бросалось в глаза. Конечно же, исчезла гитара. Обычно она стояла вон в том углу. А все старые газеты и коробки собрали и выбросили. Кофейный столик вытерли, но самые застарелые круги и разводы все еще угадывались на деревянной поверхности.

Ощущая странную легкость в голове, я прохромала по комнате, провела пальцем вдоль вонючей спинки кушетки. Несколько недель мои странствия ограничивались одними больничными коридорами, и сегодня, в день своего освобождения, по идее, я должна была отправиться прямиком в постель. Дурман в голове придавал происходящему оттенок нереальности. А вдруг мне все это просто снится?

Вот здесь я лежала в ту ночь, когда Джонни мне врезал, — прямо тут, на ковре. Лежала и вспоминала, как в детстве, на пляже, склонилась над лужицей воды в скалах, чтобы рассмотреть что-то… Морскую звезду, выброшенную на берег штормом.

Измученная жаждой, усталая, побрела я на кухню за стаканом воды. Ого, как чисто! Спорю — вылизал все не Джонни. Может, домовладелец соседке и заплатил за уборку. Я вообразила, как перемазанные хной руки шуруют по углам тряпкой и пылесосом… Стоп — а это что? Сложенный листок бумаги лежал на полке рядом с хлебницей. На нем было написано мое имя.

Дорогая Кэйти,

Я вел себя как последний скот и прошу за это прощения. Знаю, тебе все равно, в Берлин я отправлюсь или к чертовой матери, но, на всякий случай, — это Берлин. Я собираюсь помочь Стюарту в барс. И еще собираюсь начать все сначала. Я всегда буду любить тебя, Кэйти. Надеюсь, ты будешь счастлива.

Джонни.

На полке лежит еще один лист бумаги. Старый счет за газ.

Ты уплывешь —

На попутной волне.

Ну а мне

Брести по воде.

Ива плакучая

На берегу.

Глаз от нее

Отвести не могу:

Там, за листвой, —

Как лист

Парус твой.

3

Когда задребезжал дверной звонок, я орудовала валиком, взобравшись на стремянку, — перекрашивала стены гостиной в цвет манго. Да пошли они — кто бы там ни был.

Мне нравилось шуршание валика, размазывающего краску. Нравился чистый, насыщенный цвет, ложащийся на мои стены. Впервые в жизни я развлекалась декорированием, и, похоже, занятие оказалось как раз для меня.

Черт, опять звонок. Хрен открою. Еще не хватало мне с моими ребрами и коленом лишний раз ползать по лестнице ради свидетелей Иеговы, или торговцев, или кого там еще принесло воскресным утром. Мне и с краской-то управляться нелегко, а тут еще гости дурацкие. Да сестра Фрэнсис на меня бы наручники надела, поймай она меня за такими делами. И все же я гордилась собой. Две недели как из больницы — а вы только посмотрите на меня! И я все сделала сама.