Объятия дьявола - Кэтрин Коултер Страница 70

— Просто поразительно, — пробормотал он, покачивая головой, — почему Господь в своей бесконечной милости предпочел загасить жизнь девятнадцатилетней девочки.

— А Жозеф? — резко спросил граф. Синьор Биссоне извинился за свою невольную бестактность и печально нахмурился:

— Милорд, будь он молод и здоров, его лихорадка тревожила бы меня меньше. Я, конечно, удалил гной из раны. Но у корсиканца не было времени восстановить силы. Он стар, ваша светлость.

— Что вы хотите этим сказать? — нетерпеливо спросил граф.

— Он не выживет.

— Нет! Этого не может быть! Касси вскочила, прижимая к себе одеяло, и лихорадочно затрясла головой:

— А я говорю, он поправится! Я сама стану ухаживать за ним! У него сильная воля, он не позволит лихорадке убить себя, когда даже эти негодяи не смогли его прикончить!

Задохнувшись от возмущения, она замолчала. Доктор с каким-то странным выражением уставился на нее.

— Ты говоришь по-английски, Кассандра.

— Простите, — промямлила она.

— Синьорина говорит, что при надлежащем уходе Жозеф может поправиться.

Синьор Биссоне осторожно поставил на стол хрустальный бокал и отвесил поклон графу.

— Вполне возможно, ваша светлость, — сухо заметил он. — Я велел этой женщине — Марине поить его отварами. Если ему станет хуже, я, конечно, немедленно вернусь. Но так или иначе, сегодня вечером я снова его осмотрю.

— Только вечером?!

Доктор мрачно воззрился на молодую женщину. Он не знал, кем она доводится графу, но, по-видимому, придется проявить снисходительность, хотя бы из-за состояния несчастной. Слишком много ей пришлось пережить!

— Боюсь, в этом случае медицина бессильна, синьорина.

— А я боюсь, ваше отношение к больному не имеет ничего общего с медициной.

Граф заметил, как врач оскорбленно поджал губы, и поспешил вмешаться.

— Я знаю, вы делаете все, что можно, — вкрадчиво начал он. — Мой лакей, Скарджилл, обладает немалым опытом в лечении подобных лихорадок. Благодарю вас, синьор, за помощь.

После ухода доктора граф обернулся к Касси, намереваясь сделать ей выговор, но, увидев ее потрясенное лицо, тотчас же прикусил язык.

— Пожалуйста, отнеси меня в комнату Жозефа, — попросила она.

Граф завернул ее в тяжелое одеяло и осторожно поднял на руки. Несколько часов спустя, когда Жозеф наконец впал в беспокойный сон, Энтони отнес Касси назад.

— Не хочу, чтобы ты переутомлялась, малышка. Тебе пора немного отдохнуть.

И отвечая на ее невысказанный вопрос, кивнул:

— Я останусь с ним.

Граф взглянул на часы, стоявшие в комнате Жозефа. Было четыре утра, и Кассандра наконец задремала.

Энтони всмотрелся в лицо корсиканца. Раненый неровно, тяжело дышал. Впалые щеки горели от жара. Сухая, сморщенная кожа напоминала пергамент. Граф впервые осознал, что Жозеф действительно старик. Он и без доктора понимал, что корсиканцу не протянуть долго. Горло сжала спазма, глаза подозрительно защипало. Энтони взял бессильно повисшую руку Жозефа и еле слышно сказал спящему:

— Я не хочу терять тебя, дружище. Мы много лет были вместе. Помнишь тот вечер, когда синьор Доннетти, пьяный до беспамятства, подслушал, как испанский капитан хвастался своей отвагой и смеялся над трусостью генуэзцев? А ты, храбрый дурачок, рисковал жизнью, спасая его от пяти испанских матросов, решивших вышибить мозги итальянцу!

Граф немного помолчал, вспоминая, как Франческо, человек сдержанный и молчаливый, смеялся и сыпал ругательствами, когда Жозеф тащил его, связанного по рукам и ногам, на “Кассандру”, стоявшую на якоре в гавани Кадиса.

— Помню.

Энтони вскинул голову, уставился в затуманенные болью глаза Жозефа и, к собственному потрясению, заметил в них веселые искорки. Раненый рассмеялся, но тут же закашлялся.

— Бедняга Франческо, он до того допился, что даже не понял, как велика опасность. После той ночи он несколько дней клял меня, называя надоедливым ослом, который вечно лезет не в свое дело.

— Франческо будет здесь завтра или послезавтра. Он в Палермо.

Пальцы Жозефа чуть сильнее сжали руку Энтони.

— Жаль, что я больше не увижу его. Вы передайте ему, что это он был дураком, хорошо?

— Лучше ты сам все скажешь, дружище. Надсадный, хриплый кашель снова вырвался из груди Жозефа. Раненый так ослабел, что стал задыхаться. Граф быстро приподнял его и держал, пока не прошел приступ.

— Не сдавайся, Жозеф. Кассандра все время твердит доктору Биссоне о твоей несгибаемой воле.

Он зарылся лицом в седую шевелюру старика, не в состоянии вымолвить ни слова.

Жозеф вздохнул, и граф осторожно опустил его на подушки.

— Это у мадонны непреклонная воля, ваша светлость. Я хотел бы, чтобы мое заживо гниющее тело обрело вечный покой, но она и помыслить об этом не может. Я пытался сказать ей, что уже стар, что доволен своей долей, но она упрекает меня и отказывается слушать. — На потрескавшихся губах заиграла улыбка.

— Она очень любит тебя, Жозеф, как, впрочем, и я.

— Мадонна еще не сталкивалась со смертью по-настоящему близкого человека. Нет, не упоминайте о ее отце. Он, должно быть, просто мерзавец, хотя она, конечно, так не думает.

Граф видел, что каждое слово дается ему с огромным трудом.

— Отдохни, Жозеф. Мы еще поговорим, после того как к тебе вернутся силы.

— У меня больше не осталось сил, ваша светлость. Вы же не слепой, и не стоит заблуждаться относительно моей участи.

Жозеф на несколько минут замолчал, а когда заговорил снова, граф увидел, как решительно сверкнули его потускневшие глаза.

— Я пытался говорить с ней о том, что произошло. Вы должны исцелить ее, ваша светлость. Она мужественная девочка и притворяется, что жажда мести вытеснила из души страх. Но это не правда — Знаю.

— Обладай Мария таким же неукротимым духом, возможно, моя Жизнь была бы совсем другой. Берегите ее, милорд. Она пока сама не понимает, что ее судьба связана с вашей.

Граф медленно кивнул.

— Жозеф, — начал он, но тоска снова сдавила грудь.

— Спасибо за то, что ублажили прекрасную Забетту. Мне не хотелось бы кончить жизнь евнухом в гареме Хар эль-Дина. Прощайте, милорд.

— Нет!

Короткое слово взрывом отдалось в ушах графа, хотя с губ сорвался лишь еле слышный шепот. Он оцепенело смотрел на руку Жозефа, недвижно лежавшую в его ладони. Глаза корсиканца казались ясными, но незрячими. Боль ушла навсегда. Энтони осторожно опустил веки покойного. Он не помнил, сколько времени просидел, глядя на Жозефа. На сердце тяжким грузом давили невысказанные слова.