Массажист - Дарья Плещеева Страница 7

Сэнсей принял Н. так, как если бы ничего не случилось, только посмотрел удивленно на дорогой джемпер. А вот Н. заметил по его поведению, что большой радости за два минувших дня Сэнсей не испытал.

Потом выяснилось – женщина не смогла прийти.

Не в первый раз она звонила в самую неподходящую минуту, кричала, что встретиться нужно обязательно, потом появлялись какие-то немыслимые причины, потом в каком-то привокзальном кафе она рыдала на плече у Сэнсея, долго и путано объясняя ему, как так вышло, что любит она его, Сэнсея, но бросить мужа ни за что не может. История эта тянулась лет пять – примерно столько Н. и Сэнсей, кстати, были знакомы. Параллельно тянулась совсем другая история…

– Надо съездить на дачу, – сказал Сэнсей, опять же глядя мимо глаз. – Мать просила банки привезти. И вообще там все на зиму заделать.

– Не вопрос, – ответил Н.

Мать Сэнсея относилась к нему неплохо – насколько вообще можно хорошо относиться к человеку, который валится как снег на голову не менее двух раз в год, живет неделю-полторы, ест и пьет, но даже буханки хлеба в хозяйство не приносит. Однако она была женщина неглупая, видела, что у сына почти нет друзей и с подругой не складывается, а с Н. он вроде оживает.

К тому же Н. помогал ей избавляться от головокружений, а от родного сына, понятное дело, массажа не допросишься, родной сын убежден, что материнские хвори – только повод навязать ему лишнее общение…

Семья у Сэнсея была необычная – мать, бабка, бабкин младший брат, его внучка. Все они жили в четырехкомнатной квартире с несуразной планировкой, женщины и девочка – в одной большой комнате (шестнадцать метров, не шуточки для древней пятиэтажки), бабкин брат – в восьмиметровой, Сэнсей – в девятиметровой, и еще имелась зала с телевизором. Выбрасывать барахло в семье не было принято, и комнату Сэнсея загромоздили вдоль и поперек. Чтобы поставить раскладушку для Н., приходилось разгребать кучу ящиков и коробок.

Кроме старой рухляди тут было еще и Сэнсеево оружие – на стенах висели дюралевые мечи, щит, шлем. Сделаны они были коряво – в ролевушной тусовке считалось, что далекие предки и книжные персонажи предпочитали оружие без затей. Не то чтобы Сэнсей был страстным ролевиком – до этого, к счастью, не доходило, но ему требовалось время от времени жить в обстоятельствах, где он мог проявить немирные свойства своего характера – ярость в драке и командирские замашки. То, что в семье он был главным, его не удовлетворяло – мало радости в тиранстве, когда тебе подчиняются перепуганные старухи. А давить на деда он не хотел – деда он признавал почти за равного и сделал приближенным к своей персоне лицом.

Пока Сэнсей готовился к вылазке на дачу, Н. пробрался в угол, где стоял дорогой компьютер со всей периферией. Сэнсей зарабатывал достаточно, чтобы хорошо одеваться и покупать лучшую технику, но накопить на квартиру он никак не мог – труд массажиста оплачивается нерегулярно, и случаются недели безработицы.

Н. был прописан в бесплатном почтовике – том же самом, что и Соледад. Он внес ее в список адресов, открыл окошко, чтобы писать письмо, и задумался. Что-то следовало сказать, а что – уму непостижимо. Поняв, что настоящих слов после такой поспешной разлуки быть не может, он решил послать открытку.

Картинок было море, но копаться в розах, усыпанных росой, и в валентиновских сердечках он не стал. На видном месте лежала совсем дурацкая анимированная открытка. Девочка с бантиком смотрела, разинув рот, на чудовищного зайца – дядьку в белом комбинезоне и в шапке с длинными ушами. Когда открытка срабатывала, это убоище прыгало и появлялись слова: «Я твой зайчик!» Человека, не ожидающего такой пакости, прошибал дикий, до слез, хохот.

Отправив открытку, Н. пошел на кухню – заварить себе чаю. Там уже сидели бабушка с дедушкой, оба они недолюбливали Н., он ушел обратно в комнату Сэнсея – место своей дипломатической неприкосновенности.

– Ну, едем, что ли, – сказал Сэнсей.

Н. прекрасно понимал, что значит грубоватый голос и неуловимые глаза. Но, как у Сэнсея был моральный кодекс Гиппократа, так и у Н. было что-то похожее – он никогда еще никого не бросал. Его – бросали, неоднократно, некрасиво, с шумом, а сам он понятия не имел, что нужно с собой сделать, чтобы проснулась способность бросить человека.

Машина у Сэнсея была скромная – на такой только ездить по клиентам, отираясь в городских пробках, откуда без царапин не выберешься. Дача находилась за городом – не к северу, как пансионат, а к югу. Время – самое неподходящее. Пока Н. добирался с Соледад до Большого Города, пока ехал к Сэнсею, пока сидел у него, стукнуло четыре, надвигался тот страшный час, когда офисный планктон мутной волной выплеснется на улицы. Сэнсей вздумал ехать огородами.

Но в Большом Городе уже много лет играли в народную игру «Перекоп». Как будто летом мало было времени для подземных ремонтов – именно теперь расковыряли нужные улицы. Наконец машина Сэнсея встала в очередь у переезда.

Он явственно злился, и Н. поддакивал ему, чтобы злость не вскипела.

– И вот я выхожу из лифта на втором этаже, – рассказывал Сэнсей. – Ну, думаю, поем, как нормальный человек. А там уже кафешки нет, ликвидировали как класс. Весь тот угол обнесли стеклянной стенкой – знаешь, из мутного стекла. И зафигачили туда филиал какого-то банка. Ну, думаю, и хрен с вами. Иду к лестнице. А мне навстречу – нечто! В костюмчике, в рубашечке, шеенка из воротничка торчит, как у ощипанной курицы. Но главное – глаза. В них столько же жизни и выражения, сколько у того мутного стекла. Но как идет! Хозяин жизни, блин! Старший помощник младшего клерка из банка «Галоша интернэшнл»! Не хухры-мухры! И так мне захотелось на него плюнуть… представляешь – пустое место, самоходный костюм, и эти тупые глаза, которые не видят ничего – только дверь возле вывески…