Завет, или Странник из Галилеи - Нино Риччи Страница 7

Из мешочка, висевшего у него на поясе, Иешуа достал какие-то травы, протянув их матери, велел делать из них успокоительный отвар и поить девочку, когда снова начнется приступ.

— Это демон одолевает ее? Да, господин? — спросила мать.

— Она беременна. Когда вы найдете того, кто это сделал с ней, вы поймаете вашего демона.

Женщина внезапно осеклась. Мы тоже стояли молча. Девчушке было лет девять или десять. Но все вдруг поняли, что Иешуа был прав. Об этом говорило виноватое молчание матери и выпуклость, проступавшая под платьем девочки. Она сделалась особенно заметной теперь, когда общее внимание было приковано к животу малышки.

Девочка тем временем тихо лакала суп, стараясь достать со дна гущу.

— Отведите ее домой и позаботьтесь о ней, — сказал Иешуа.

Во всей этой истории не было ничего сверхъестественного, однако произошедшее глубоко тронуло меня. В мою память врезалось выражение детского лица, чудесно преобразившегося, как по мановению руки. Прояснившегося, как будто кто-то окликнул ее у края пропасти. Я и раньше сталкивался с таким даром, если можно говорить здесь про дар, и видел всякого рода «исцеления», исполняемые с тем или иным успехом. Я был свидетелем не одного и не двух представлений, организованных, чтобы снискать расположение доверчивых зрителей. Такие действа обычно обставлялись разного рода приемами, с целью как можно сильнее заморочить всем голову. Туманные высказывания, чтение молитв нараспев, демонстрация амулетов, бесчисленные жертвоприношения — все заканчивалось значительным пополнением кошелька врача без особой пользы для больного. Иешуа все делал очень просто, поэтому отсутствовало ощущение фальши. Только простые, даже скуповатые жесты и внимание к людям, внушающее всем веру если не в абсолютную истинность «исцеления», то, во всяком случае, в честность целителя. То, что он внимательно отнесся к физическому состоянию девочки и к причинам, повлекшим такие последствия, выгодно отличало его от прочих врачей и знахарей. Обычно последние склонны прятать свое невежество за туманными рассуждениями мистического плана.

Позже я заговорил с Иешуа о его образовании, которое, по его словам, он получил в Александрии. Удерживая его этим разговором, я преследовал свои цели. Как я уже сказал, он предложил мне присоединиться к ним. Понимая, что, по сути, он являлся таким же изгнанником, я убеждал сам себя, что будет удобнее вернуться на прежнее место вместе с ним. Не вызывая подозрений, можно будет ходить по Галилее, где о нас никто не знал. Волей-неволей я действительно убедил себя, что стремлюсь укрепить нашу организацию там, где она до сих пор имела слабое влияние. Однако истина заключалась в том, что меня привлек к себе Иешуа. В его характере улавливалось нечто, что говорило о нем как о вожде, и я не хотел упустить его.

Мы сидели и беседовали, может, час, может, больше. Ею люди давно вернулись в свои комнаты. По его словам можно было составить мнение, что он обычный странствующий проповедник, наставник, каких немало встретишь в Иудее и вне ее. В Галилее было считанное число людей, поддерживающих его. Тем не менее он мало походил на проповедников, которых я обычно встречал, когда учился в Иерусалиме. Те представлялись мне комнатами, в которых отсутствуют окна. Их ум оперировал только в рамках Закона, тогда как ум Иешуа был живым и пытливым. К нам присоединился хозяин гостиницы, он принес вина, и Иешуа не отказался выпить. Вскоре разговор свернул на политические темы. Речь зашла об императоре Тиберии и его странном уединении на Капри, где он, как говорили, предавался разврату, совершенно не интересуясь государственными делами. Хозяин гостиницы усмотрел в этом надежду на обретение независимости:

— Дом развалится, — сказал он, — если хозяин не будет следить за ним.

Ответ Иешуа вскрыл самую суть:

— Но у хозяина всегда найдутся слуги, готовые позаботиться об имуществе в отсутствие хозяина.

Его слова оказались пророческими: прошло совсем немного времени, и на слуху появилось имя Сеяна, прокладывающего себе дорогу во власть. Притом суровостью и всякого рода зверствами он намного превзошел своего отца.

В определенный момент Иешуа спросил меня о моем образовании, и я сразу стал рассказывать ему об Эфесе. Иначе я боялся, что Иешуа сочтет меня неким упертым фарисеем, не читавшим ничего, кроме Закона.

— Ну, так, значит, мы оба греки, — пошутил он.

На самом деле в Эфесе отец отправил меня учиться в еврейскую школу, расположенную в нашем квартале. Мой отец вырос на «критском юге», в Негебе, и не был поклонником светского воспитания. Расширить мой кругозор помогли мне рукописи, которые я от нечего делать покупал, слоняясь по рынку или в уличных лавках. Наш квартал казался мне небольшим островком, кусочком родной земли, которую поглощает темная неизвестность.

Я спросил Иешуа, бывал ли он в Эфесе, и он ответил, что был там однажды перед тем, как присоединиться к Иоанану.

— У меня осталось впечатление, что там много удивительного, — заметил он.

С тех пор как умерли мои родители, мне трудно было говорить о тех местах.

— Чудес гораздо больше в Александрии.

Он засмеялся моим словам.

— Может быть, но не всякое чудо — благо.

Прежде чем мы отправились отдыхать, я наконец признался, что хотел бы принять его приглашение путешествовать вместе. Я боялся, что он догадается о моей неискренности и обидится. Но даже если он и тревожился о том, что подвергает себя опасности, определив повстанца в свои спутники, он хорошо скрывал это.

— Конечно, мы будем рады. — Казалось, он говорил вполне искренне.

Итак, мы отправлялись в путь на следующий день. Я попросил хозяина гостиницы сказать соратникам, что решил уйти, но не думал, что те вообще заметят мое отсутствие.

Как только рассвело, мы двинулись в путь. Нам предстояло пересечь страну и выйти к границе в районе Гуш Халав. А это значит, впереди ждал нелегкий участок горной дороги.

По пути мы увидели лишь одну старую деревеньку, напоминавшую скопление каменных лачуг. Поблизости находились еще несколько пастбищ, перемежающихся лоскутами полей, отторгнутых у лесной полосы. И дальше, насколько хватало глаз, простирался темный кипарисовый лес, сумрачный и тоскливый. День стоял солнечный, но все же было холодно, — может, оттого, что пронзительный ветер постоянно дул в лицо, а может, холод исходил от близлежащих холмов. Из-за резкого ветра дорога казалась гораздо длиннее, а склоны холмов много круче. На пути нам никто не встречался, изредка попадался крестьянин, предлагавший купить какую-нибудь поделку или что-нибудь из еды. В остальное время мы довольствовались только собственным обществом, что, впрочем, очень меня устраивало.

Понимая, что спутники будут скованы появлением в их компании нового человека, Иешуа всю дорогу держался в стороне, то есть на несколько шагов впереди, и таким образом подтолкнул нас к общению. Его люди поначалу смущались, но затем стали искренне пытаться вовлечь меня в беседу. Как на пиру гостю предлагают всевозможные деликатесы, так и меня потчевали разными историями, причем иногда самыми невероятными, о великих делах, совершенных Иешуа в Галилее. (Позднее я услышу и другие их рассказы. В тех же самых преувеличенно эмоциональных выражениях они будут пересказывать новым слушателям историю исцеления девочки из Сура.) Мало-помалу даже Кефас стал настолько любезен со мной, что на привале мне первому протягивал фляжку. А вечером, когда мы расположились на ночлег у обочины, он собственноручно и очень аккуратно разделил припасенную в дорогу снедь, проследив, чтобы всем досталось поровну. Надо сказать, я рассчитывал ужинать в Гуш Халав и поэтому не захватил с собой никакой провизии.