Обыкновенная пара - Изабель Миньер Страница 7

Порой я задумывался о том, чем заслужил подобную честь. Вокруг полно было парней куда ярче меня, так почему я? Позже я понял… Я постепенно начал это понимать, когда уже ничего не мог изменить… Ставки были сделаны. А ведь ответ напрашивался сам собой: потому что я серый. И не способен ее затмить. И не только из плоти и крови, но и из теста, из которого можно вылепить, что пожелается.

Меня не пришлось долго упрашивать — я женился. Красавица невестка стала для моих родителей как бы вторым ребенком, хоть и не они ее выбрали. Красота — страшная сила. Красивый всегда кажется умнее, милее и приятнее других. Красивый легко получает привилегии, — что до меня, я бы предпочел их упразднить.

Сказать мне в глаза, что я не заслуживаю такой жены, как Беатрис, мать не решалась, но она так явно это подразумевала, что получалось, наверное, еще хуже. «Тебе повезло, что тебя заметила такая классная женщина!»; «Что только она в тебе нашла?» Как-то вечером я, отбросив всякое стеснение, спросил: «Она слишком хороша для меня, да? Я такой урод? На меня смотреть противно?» Мать возмутилась: вовсе нет, я не понял, я очень даже ничего, и со мной вполне можно появляться на людях, и вовсе я не урод, а симпатичный парень, просто она думала, что у меня будет более обычная жена, — нет, не глупая, не страшная, конечно же нет, но… как бы это сказать… такая, как другие…

Могу ли я сердиться на родителей? Как упрекать их в том, в чем сам грешен? Я такой же, как они, когда-то меня, как и их, привлекало все, что блестит, и я верил обещаниям витрины, не заходя в магазин. Я был как ночная бабочка, которая теряет рассудок, зачарованная светом, — он такой красивый! — и доверчиво летит на огонь, не задумываясь о том, что может сгореть. Кажется, дело пахнет керосином. А может, от первоклассного блюда мне достаются одни объедки? Стоп, я отвлекся от ужина. Вернемся к нашим Баранам.

Вдруг… почему это они все встали? Еще ведь только-только одиннадцать пробило! А-а-а, понял, дошло! Бараны, должно быть, рано ложатся или спешат вернуться в овчарню к своему стаду.

Я тоже встаю. Благодарности, поцелуи, похвалы последней книжке Беатрис (сколько в ней фантазии!), новому журнальному столику (отличный дизайн!), ужину (объедение, экая вы искусная кулинарка!).

Свою точку зрения по поводу «искусной кулинарки» Беатрис мне объяснила: вовсе она не врет, она никогда не врет, она же не говорит: «Это я приготовила», а гости пусть думают что хотят. Ну, промолчала, но совесть-то чиста: промолчать — не солгать.

Я бы предпочел, чтобы она лгала открыто, мне кажется, что так было бы гораздо честнее.

Бараны уходят.

Я остаюсь.

И поддаюсь соблазну, мне не терпится ему поддаться. Едва за гостями закрывается дверь, я, будто огорченный их уходом, слабым голосом блею:

— Бееее…

— Ага, наконец-то проснулся!

— Но не мог же я блеять за столом…

Она пожимает плечами и закатывает глаза — порядок действий строго соблюдается. Похоже, она это отрепетировала. Впрочем, ей часто приходится упражняться.

— Бенжамен, весь вечер меня одолевали сомнения, жив ты еще или как!

Меня тоже. Вот и доказательство, что у нас много общего.

— Беатрис… мне бы не хотелось, чтобы ты столько говорила о покупке аптеки, это несколько преждевременно…

— A-a-a, вот в чем дело! Вот почему ты так выглядел! Прости, Бенжамен, но я говорила об этом только как о планах и не называла никаких сроков.

Хоть на этом спасибо.

Я убираю, ты убираешь, она убирает, мы убираем… Пока я про себя твержу глаголы во всех лицах, она комментирует вечер, и приходится время от времени кивать. Она права: я уже отчасти покойник. В этом есть положительный момент: заканчивая умирать, я просто перейду на другой уровень, еще один шаг — и мир моему праху. Я успею привыкнуть. Чуть больше умереть или чуть меньше — перемены едва ощутимы.

— Бенжамен, сядь, пожалуйста, на минутку.

— Мы что, уже закончили? Я хочу сказать — все убрали?

— Да… Мне надо с тобой поговорить.

— Сегодня? Я знаю, я должен купить аптеку. Давай поговорим об этом в другой раз. Я смертельно устал…

— Да-да, именно об этом я и хотела с тобой поговорить: с тобой неладно, Бенжамен.

— Хочешь, чтобы я сходил к врачу?

— Нет, я имею в виду состояние психики. Ты всегда не в своей тарелке, у тебя отсутствующий вид, ты витаешь в облаках…

Пока она меня описывает, я не витаю в облаках — я тупо смотрю на свои ботинки. Хм, это уже интересно. Она вовсе не думает, что я пустой, наоборот, убеждена, что я полон, полон до краев — тоской, подавленными желаниями, недомолвками, и все это связано исключительно с моим детством. Полон выше крыши, и она считает, что вот-вот сорвусь.

Может быть. А у кого нет скелетов в шкафу? Мне кажется, у каждого в избытке. Только это не наполняет, а опустошает еще больше.

— Бенжамен, это кризис среднего возраста, это же классика для сорокалетних! Но ты должен взять себя в руки.

Я тут же схватил себя за руку, как в прошлый раз в машине.

— Я не шучу, Бенжамен. Тебе надо кое-кого навестить.

— Кого это?

— Психолога. Для твоего же блага, Бенжамен.

А-а-а… А я-то подумал, она просит меня завязать роман с другой женщиной. Я немного разочарован. Но раз уж надо к кому-то пойти, пусть это будет женщина. Тогда, может, она пошлет меня к женщине-психологу?.. Оказывается, нет! Оказывается, я должен пойти к мужчине. К очень хорошему врачу — и опять же, для моего блага. К доктору, которого ей рекомендовали и который добивается у-ди-ви-тель-ных результатов со своими пациентами. И будет очень жаль, если я у него не проконсультируюсь. Кому будет жаль? Она надеется, что этот тип посоветует мне купить аптеку?

Она навела справки, все узнала по телефону… Беатрис протягивает мне бумажку, на которой все записала: фамилию, адрес, телефон, часы приема и гонорар…

— Позвони ему. Бенжамен!

— А если я его разбужу?

— Да не сейчас, конечно! Но не откладывай.

— Посмотрим…

— Раз ты говоришь «посмотрим», значит, не пойдешь. Так скажи по крайней мере честно, Бенжамен… Ты отвечаешь на то, что я предложила, или просто так говоришь? Ты никогда меня не слушаешь.

Ее голос вдруг затих и стал жалобным, я с трудом могу различить только:

— Меня убивает твое безразличие…

Она смахивает слезу таким восхитительным, таким обезоруживающим жестом, что я мгновенно чувствую себя неловким, грубым и черствым.

Я осторожно, стараясь не сломать, беру руку жены и слегка касаюсь ее губами. Как назло, нужные слова никак не идут на ум.

— Я… Я не хотел… Я не хотел тебя обидеть…