Голубая звезда - Жюльетта Бенцони Страница 7

Так же как галерея, книжный зал свидетельствовал о морских пристрастиях рода Морозини. На огромном стеллаже были сложены старинные карты, представляющие собой настоящее сокровище. Помимо каталонского атласа еврея Креска, здесь находились лоции [5], неполные, конечно, но тем не менее драгоценные, ибо их составляли по приказу португальского принца Генриха Мореплавателя на той удивительной Вилла ду Инфанти в Сагрише, неподалеку от мыса Сан-Висенти, которая была дворцом, монастырем, арсеналом, библиотекой и даже университетом одновременно. Сохранилась также и знаменитая карта венецианца Андреа Бьянки, на которой частично были указаны Карибские острова и кусочек Флориды, отмеченные этим мореплавателем задолго до того, как Христофор Колумб поднял паруса своих каравелл. Были здесь и другие лоции, принадлежавшие когда-то генуэзцам, византийцам, майориканцам или венецианцам, которые владельцы, попадая в плен, предпочитали выбрасывать в море, чтобы они не попали в руки врага.

В расписных шкафах с тяжелыми дверцами были сложены бортовые журналы, древние трактаты по навигации. В одной из витрин выставлены астролябии [6], армиллярные сферы и один из первых компасов. Огромный глобус на бронзовом каркасе стоял у окна в лучах солнечного света, а на шкафах выстроились в ряд другие великолепные и бесполезные теперь сферические модели Земли. Затем шли подзорные трубы, секстанты, компасы и удивительная рыба из намагниченного железа, которой, по преданию, пользовались викинги, пересекавшие Атлантический океан, хотя этого понятия в те времена еще не существовало. Весь мир, его история и самые захватывающие приключения, пережитые людьми, уместились на этих полках, заваленных драгоценными фолиантами, переливающимися многоцветием кожи и золотистыми заклепками. Запах прошлого смешался здесь с ароматом вполне современных сигар...

Указательным пальцем Морозини приподнял крышку шкатулки из красного дерева, где в прежние времена хранились длинные гаванские сигары с его гербом на ободке, их выписывали с Кубы. Шкатулка была пуста, но на дне осталось немного крошек, которые Морозини собрал и поднес к носу. Он надеялся, что теперь вновь обретет хотя бы это удовольствие...

Чье-то покашливание вернуло его на грешную землю... Застенчивым голосом кто-то прошептал:

– Гм!.. Надеюсь, я не помешал...

Морозини тут же обернулся к посетителю и протянул ему обе руки:

– Очень рад видеть вас, дорогой мэтр! Как поживаете?

– Хорошо, очень хорошо... спасибо, но прежде следовало бы спросить об этом вас, князь...

– Не говорите мне, что я плохо выгляжу: Чечина уже взяла на себя заботу об этом, поклявшись привести меня в порядок. Садитесь, пожалуйста! – добавил Морозини, указав на кресло, обтянутое старинной кожей и стоявшее рядом с табуретом на крестовине, который он предназначал для себя. – А вы не переменились! – заметил Альдо, разглядывая добродушное лицо с увенчанным пенсне толстым носом и стоящий торчком безупречно накрахмаленный пристегивающийся воротничок, который, должно быть, порадовал душу Дзаккарии. Морозини очень любил мэтра Массарию. Его усы и тронутая сединой бородка принадлежали, пожалуй, ушедшему веку, так же как добрая душа и чистая совесть, но вместе с тем это был человек необыкновенно сведущий в своем деле, очень тонкий, необыкновенно строгий финансовый эксперт и к тому же старый друг семьи. Его безграничная молчаливая преданность матери Альдо ни для кого не была тайной, однако никто не осмеливался даже слегка потешаться над этим, потому что его привязанность была очень трогательной.

Пьетро Массария так и не женился, утверждая, что страстно любит свободу, что позволило ему избежать нескольких браков, навязываемых ему отцом, но в действительности он любил только одну женщину в мире – княгиню Изабеллу. Не смея надеяться – и не без основания! – взять ее в супруги и еще менее – в любовницы, нотариус решил стать самым преданным и смиренным другом любимой женщины, храня в тайнике всегда запертой на три оборота шкатулки свое единственное сокровище – ее маленький портрет, написанный им самим по фотографии; каждое утро он доставал его и ставил перед ним свежий цветок.

Внезапная кончина той, кого он обожал, сразила его. Альдо заметил это, повнимательнее приглядевшись к нотариусу. Несмотря на то что было сказано несколько минут назад, Массария показался ему старше своих шестидесяти двух лет. Его пухленькое тело как-то съежилось, а красные веки за стеклами пенсне свидетельствовали о том, что он слишком часто проливал слезы.

– Итак, каким ветром вас ко мне занесло? – спросил Альдо. – Полагаю, вам не терпится что-то рассказать мне...

– ...коль скоро я осмелился побеспокоить вас сразу по приезде? Я видел, как вы приехали, и очень хотел быть первым из друзей, поздравивших вас с благополучным прибытием. Кроме того, я подумал, не лучше ли будет, если я как можно скорее введу вас в курс ваших дел. Боюсь только, что упомянутый вами ветер покажется вам не совсем благоприятным, но вы всегда были энергичным молодым человеком, а война, как мне кажется, приучила вас смотреть правде в глаза.

– Этого у нее не отнимешь! – бодрым тоном поддержал нотариуса Морозини, довольно ловко скрывший беспокойство, посеянное столь неутешительной преамбулой Массарии. – Но сначала давайте что-нибудь выпьем! Это лучший способ возобновить наши добрые отношения...

Он открыл старый шкафчик, укрепленный на кронштейне, достал из него два стеклянных бокала с золотой гравировкой и соответствующую им бутылку, на три четверти наполненную жидкостью янтарного цвета.

– Токай моего отца! – объявил Альдо. – Вам он нравился, если не ошибаюсь? Судя по всему, Дзаккария берег этот пузырек, как сосуд с миром, – сохранилось все до последней капли!

Он налил вина гостю и себе, затем, держа свой бокал между пальцев, сел на табурет, предоставив старому другу время насладиться венгерским вином, которое должно было напомнить о старых добрых временах, отхлебнул глоток сам, секунду подержал вино на языке, проглотил его и заявил:

– Вот теперь я готов выслушать вас! Однако... если возможно, мне хотелось бы избежать разговора о моей матушке. Я... я пока еще не могу этого вынести.

– Я тоже... Мне очень тяжело.

Чтобы подбодрить себя, Массария проглотил добрую треть вина из бокала, затем, достав носовой платок, протер пенсне, снова водрузил его на нос и наконец, изобразив дрожащими губами нечто отдаленно напоминающее улыбку, бросил на хозяина скорбный взгляд:

– Простите меня! Смешно в моем возрасте так легко поддаваться эмоциям!

– Я так не считаю, но поговорим о делах! В каком же они состоянии?

– Боюсь, не в лучшем! Вам же известно, что после кончины вашего отца финансы семьи...