Деревенская сюита - Анна Зубавина Страница 7

* * *

Катя сидела и смотрела на пробивавшееся сквозь тучи, клонившееся к закату солнце и ни о чем не думала. В голове разрасталась пустота. Хотелось уснуть крепко-крепко. И не просыпаться. Никогда!

Вдруг где-то рядом неожиданно проголосил петух. Она вздрогнула. Присутствие жизни взбодрило ее лучше, чем чашка крепкого горячего кофе. Уснуть навсегда вдруг резко расхотелось.

«И вообще, — протестующее дернулось сознание, — это трусость, а не выход». Перед мысленным взором нарисовалось злое самоуверенное лицо отчима.

Катя свободной рукой сложила кукиш и вскинула перед собой: «Фиг вот тебе, козел! Не вернусь ни за что, не дождешься!»

Внезапно она похолодела: «Мама ждет звонка. Как я могла забыть!». Стараясь не разбудить дремавшую Сонечку, достала смартфон. В углу экрана предательски высвечивалась тонюсенькая полоска зарядки.

У Кати сжалось сердце: «Что делать? Бежать по селу и просить кого-то поставить телефон на зарядку? Начнутся расспросы, любопытные взгляды. К объяснениям она не готова, не до объяснений ей!»

Вдруг ее озарило: «Вот бестолковая! Не в обморок быстрее падать надо, а учиться соображать! Эсэмэску отправлю, уж на это точно остатка зарядки хватит».

Через минуту скупое сообщение улетело. Телеграфным стилем она сообщила, что доехали нормально, о подробностях позвонит завтра. Катя облегченно вздохнула — как гора с плеч!

День катился к вечеру. С леса веяло острым ароматом отцветавшей черемухи и влажной прохладой.

«Что же, пойду на разведку, — Катя решительно встала. — Не смогу попасть в дом, попрошусь к кому-нибудь на ночлег».

Воспоминание о деньгах «свекрови» придавало уверенности.

Она сноровисто открыла баул с теплыми вещами. Разбудила и тепло одела Сонечку. Потом переоделась сама в теплый флисовый брючный комплект, а дорожные брюки и рубашку плотно свернула и спрятала под скамейкой. Сходила с дочкой под кустик и строго запретила ей отлучаться от скамейки:

— Смотри, отсюда никуда! Это тебе не песочница у нас на детской площадке!

Дочка росла послушным ребенком, и Катя скрепя сердце решилась оставить ее на несколько минут одну, без присмотра.

Катя вновь вошла во двор.

Дом из белого силикатного кирпича, когда-то любовно оштукатуренный и побеленный, без хозяйского догляда выглядел грустным и неприкаянным. Побелка неопрятно посерела от времени, стены прорезали молнии трещин с вываливающейся местами штукатуркой.

Она внимательным взглядом окинула дом — что-то зацепило сознание, но ускользнуло. Пригляделась пристальнее. Вот оно! Радостное озарение нахлынуло теплой волной. По периметру здания плотно прилегала труба, одним концом проникая внутрь, а другим по опорам уходила через огороды к соседнему дому. Опоры и трубы, выкрашенные тусклой зеленой краской, плохо проглядывались среди листвы.

«Газ!!! Мама ведь говорила! Слава Богу, хоть газ здесь есть!!! — облегченно подумала Катя. — Нагреем воды, намоемся, чаю попьем и спать, спать! Остальное завтра!» — радостные мысли закружили в уставшей голове.

Воодушевленная, она решила посмотреть, что за домом. Пересекла плотно заросшее одуванчиками и островками молодой крапивы пространство и уткнулась в крепкий из широких потемневших досок сарай, крытый заросшим лишайником шифером. За сарай вела еле угадываемая в траве тропка.

«Ладно, гляну, что там и быстро назад, Сонечка ждет», — тревожно опомнилась от своих изысканий Катя.

За сараем когда-то сажали огород. Обширный участок, огороженный с трех сторон провисшей ржавой сеткой-рабицей на покосившихся столбах, пестрел одуванчиками среди зарослей поднимающейся молодой травы. Катя развернулась и вихрем побежала назад.

Нога вдруг зацепилась за какую-то невидимую железяку, и Катя растянулась во весь рост. Руки утонули в молодой крапиве, помутилось в глазах от жгучей боли. Она громко использовала весь запас матерных слов, которые когда-либо слышала, но до сего дня не пользовалась. Как-то причины не было! «Все когда-то случается впервые, вот уже и матерюсь!» — философски размышляла Катя, с ужасом разглядывая руки, на которых «распускались» волдыри крапивных ожогов.

Она дошла до калитки и остановилась как вкопанная. От скамейки доносился резкий женский голос. Сонечка с кем-то разговаривала. Катя прислушалась.

— Бабушка, смотрите, это Шерри. Мама сказала, что этот котенок — девочка. Правда, хорошенькая?! — Сонечка вопросительно посмотрела на полноватую старую женщину в застиранном синем шерстяном спортивном костюме и темной безрукавке поверх. На голове старухи пламенел красный платок с огуречным орнаментом, на ногах чернели резиновые калоши.

Старая женщина усмехнулась:

— Муська это моя! Ее мать притащила в конце зимы. Оставила я Муську-то, порода уж больно хороша — мышей и крыс дочиста изводят.

Сонечка растерянно хлопала глазенками.

— А ты, деточка, здесь одна? — в голосе старухи слышалось подозрение.

— Мама сейчас придет! Она дом пошла смотреть. Мы будем теперь здесь жить, — бесхитростно выбалтывала семейные секреты дочка.

— Вот те раз! — ошеломленно протянула старая женщина. — Ну, посмотрим, что за мамка у тебя, — и решительно направилась к калитке.

Катя оцепенела, от волнения жарко загорелось лицо.

— Здравствуйте, извините… — забубнила она, лихорадочно подбирая слова для объяснения.

Старая женщина молча кивнула, разглядывая Катю выцветшими глазами.

Вдруг в ее лице что-то неуловимо изменилось, и она что есть силы распахнула калитку.

— Паспорт давай сюда! — скрипучим голосом скомандовала старуха.

— А зачем? — испуганно вскинулась Катя.

— Давай, а то участковому позвоню! Ишь, шныряешь на ночь глядя, да еще с дитем. Кто знает, что у тебя на уме?!

Катя трясущимися руками протянула паспорт.

— Так значит, — старая женщина подслеповато уткнулась в документ, — Рябинина Екатерина Юрьевна…

Дальше произошло то, чего Катя никак не ожидала. Цепляясь за сетку ограждения, старая женщина с трудом дошла до скамейки и забилась в глухих безмолвных рыданиях.

— Что с вами, бабушка? Плохо вам? — она до смерти перепугалась. Протянула старухе бутылочку с остатками детской воды. — Как зовут вас? А то как-то неудобно…

Старая женщина молчала. Она отхлебнула несколько раз из бутылочки и судорожно вздохнула. Потом обтерла губы и лицо концом головного платка и, глядя на Катю беспокойным взглядом, заговорила:

— Любовь Павловна меня кличут. А для тебя я — баба Люба. Господи, я как увидела тебя поближе, сердце так и ворохнулось. Глаза-то, глаза — с Юркиными один в один! Я такого раскраса темно-синего, блескучего ни у кого больше не видела. Только у Юрки, отца твоего, да у тебя еще! — От волнения лицо и шея бабы Любы покрылись красными пятнами, на лбу выступила испарина. Немного помолчав, она продолжила: — Дом-то этот Клавдии, тетки Юркиной, соседки моей, подружки задушевной. Одиноко Клавдия жила, замуж не выходила. Юрку она очень любила, да вот только разбился он… Она тебе дом-то и отписала… Людмила, мама твоя, приезжала, когда Клавдия документы оформляла. Давно это было.