Спаси нашего сына - Гузель Магдеева Страница 7

Ситуация хуже не придумать.

Мне кажется, что я ослышался — о каком сыне говорит Ева?

Злость накатывает волной, я не могу отвести взгляда от ее округлого живота, от выступающего пупка в самом его центре. Платье на ней вымокло, и судя по всему она стоит тут уже давно. Черт!

Но какое отношение я имею ко всему этому?

Какое право она имеет вламываться в мою жизнь и что-то просить? Неужели ей настолько пофигу? Совесть спит мертвым сном?

Треск, с которым рушится Евин светлый образ, до сих пор стоит в ушах, и этот звук не перекрыть нервному цокоту каблуков Вики об асфальт. Она останавливаясь рядом со мной, я ощущаю, как ее грудь касается моего плеча, а над головой появляется раскрытый зонт. Теперь вода не льется за шиворот, хотя у меня полыхает так, что огнетушитель тащить надо.

На Вику не смотрю — чужой беременный живот магнитом притягивает все внимание. Тревожное «а если» бьет под дых.

Я всегда относился к вопросам предохранения серьезно, мне нафиг не нужны лишние проблемы: всякие девицы могут попасть на пути, с моим доходом я лакомая добыча для проходимок.

И сейчас я просто не могу принять случившееся. Мы предохранялись. Это железно.

— Егор? — я слышу в Викином голосе истерические нотки, она пытается сдержаться, но не выходит. Не хватало еще тупой бабской истерики, мне хочется, сказать, я и сам не рад ни черта!

— Подожди меня в машине, — протягиваю ей не глядя ключи.

Долгая пауза.

Я уже готов сорваться, все внутри клокочет, и нужна только последняя искра, чтобы разгорелся пожар. Но Вике хватает ума — она берет молча ключи, и аккуратно обходит по широкой дуге Еву. Во всем этом жесте сквозит ее отношение, и если бы взгляды могли убивать, от Евы осталась бы только кучка пепла. Может, и от меня тоже.

Наконец, хлопает дверца машины, Вика устраивается на переднем сидении и отворачивается, создавая для нас иллюзию уединения.

Теперь я подхожу вплотную к Еве, но живота не касаюсь. Кажется, стоит только соприкоснуться с чужим телом, внутри которого прячется живое существо, и я уже точно буду иметь отношение к этой беременности. Глупое суеверие, тупое чувство.

— Что тебе надо?

Сейчас я могу рассмотреть ее лучше. Она почти не изменилась с нашей последней встречи, беременность почти не испортила фигуру Евы, не затронула ее внешности. Тонкие черты лица, тяжелые русые волосы, большие глаза. Когда-то казалось, что они полны наивности, открыты и чисты.

Сегодня я думаю, что дурак, болван, идиот — я просто видел то, что желал видеть.

Она молчит, только смотрит на меня, и от этого взгляда некуда скрыться, а мне заорать хочется — ну почему ты оказалась такой, Ева? Все же могло быть по-другому, по-нормальному, по-человечески!

— Если ты решила постоять и помолчать, то выбрала не самое подходящее время и место, — наконец, произношу. Пауза слишком затянулась, к чему эти театральные эффекты?

— Я бы никогда не пришла, — говорит она тихо, так, что мне приходится читать по губам, своему слуху я уже не доверяю, — если бы не обстоятельства. Нас с тетей хотят выселить из квартиры…

— Стоп, стоп, стоп, — я вскидываю руки, перебивая ее. Вижу краем глаза, как за спиной Евы, в автомобиле, Вика все же не сдерживается и поворачивается в нашу сторону и одаривает долгим взглядом, — а почему, собственно, я должен тебе помогать.

— Ты не должен, — мотает она головой, и мокрая прядь прилипает к ее щеке, — ты ничего не должен. Просто я думала… Это же твой сын.

Ее руки с тонкими, изящными пальцами накрывают живот. Наверное, ей холодно, думаю я, замечая, что женские предплечья покрываются мурашками. Мы выбрали неудачное место для общения, какой бы не была она обманщицей, в первую очередь — она беременная женщина.

Я готов думать о чем угодно. Только не о сыне.

Не о том, что мне пытаются подсунуть другого ребенка и повесить чужие проблемы. Но от реальности не убежать, а я не сопляк, чтобы притворяться.

— Ева, — говорю и запинаюсь. Мне нравилось ее имя. Тогда. Не сейчас. — С чего ты взяла, что это мой ребенок? Ты думаешь, я в это поверю?

Ее глаза становятся совсем большими, я замечаю, что в уголках скапливаются слезы. Терпеть не могу сцены, но этим меня не проймешь.

— Ты можешь верить или не верить, но это твой сын. Если ты не можешь мне помочь, то ничего, мы разберемся.

Она отступает, а потом разворачивается и уходит.

Вот просто так, — берет, гадство, и уходит! А я, настроенный если не на войну, то на полноценное сражение, остаюсь смотреть ей в спину и ни фига не соображаю.

Сажусь в машину, глядя прямо перед собой.

В башке пустыня, все сожжено дотла, все вымерли.

Нет, ну так не может быть! Если бы она спорила, кричала, топала ногой и пыталась шантажировать, я бы знал, что делать. А сейчас что?

Вика спрашивает что-то, но я не соображу, слова вообще ничего не значат. Я вижу только удаляющуюся под дождем фигуру, без зонта, замечаю, что она обнимает себя руками. Там, где кончается свет фонарей и наступает летняя, мокрая ночь, — там темно и небезопасно, особенно женщине, особенно с ребенком под сердцем.

О чем она говорила? Что у нее проблемы с тетей? Их выгоняют из квартиры?

За коммуналку не платят, что ли? Ну, сколько ей понадобится, чтобы закрыть этот вопрос, думаю, я не обеднею от этой суммы.

Черт, она уже успела скрыться за поворотом, там парк, дурацкий, а время позднее. На крыльцо выходит Денис, курит, глядя в нашу сторону и машет рукой.

Решение приходит молниеносно.

— Вика, — я оборачиваюсь к ней. Она замолкает на полуслове, лицо нахмуренное, а после моих слов станет еще хуже. Но я уже решил. — Тебя Денис отвезет. Не обижайся.

— Баринов, — шипит она, — ты в своем уме? Я тебе этого не прощу никогда!

— Я себе тоже не прощу этого, — отвечаю я.

Вика ждет, что я передумаю, мы схлестываемся взглядами, но она сдается. Выходит, громко хлопая дверью, а я стартую с места.

Мне всего лишь нужно убедиться, что Ева дойдет домой живая и здоровая. Какой мерзавкой бы она не была, убеждаю я себя, я не хочу быть виноватым, если с ней что-то случится. И ничего больше, остальное меня не касается.

Знакомьтесь, я — Егор Баринов, и я мастер самообмана.