Потеря поля - Эбби Глайнз Страница 7

НЭШ

Бросив сумку с книгами на кровать, я уставился на нее так, словно она сделала что-то не так. В первый день занятий я был дома в три пятнадцать пополудни. Это было впервые. Я должен был быть в раздевалке. Переодеваться в свою форму. Отпускать плохие шутки с моими друзьями. Тренироваться на жаре, пока меня не вырвет. Это было то, что я должен был делать.

Но я был здесь. В моем ожившем кошмаре. И мне совершенно нечем заняться. Хотя была домашняя работа. Чтение было обязательным. Физиотерапия была назначена через час.

Чушь, чушь и еще раз чушь.

— Привет, детка.

Голос мамы испугал меня. Обычно она была на работе до пяти.

Я обернулся и увидел, что она стоит у моей двери. Беспокойство, боль, и проблеск надежды в ее глазах. Она хотела, чтобы мне стало лучше. Чтобы я смог найти счастье в моей теперешней жизни.

— Почему ты дома? — спросил я, уже зная ответ.

Мама, которая никогда не уходила с работы рано, была дома из-за меня.

— О, ушла пораньше. Подумала, что могу сделать тебе шоколадный пирог с кремом, прежде чем ты пойдешь на терапию. И мы могли бы поговорить о твоем дне.

Ее голос звучал настороженно. Мама не хотела меня расстраивать. Я был занудой, с которым невозможно было жить этим летом. По крайней мере, с момента катастрофы.

— Я не голоден. Мой день был отстойным.

Она хотела услышать что-то еще? Что-то позитивное? Но я не мог сказать ей ничего хорошего. Ни одной чертовой вещи. Это была наша реальность. Ей нужно было смириться с этим.

— Все наладится, — тихо сказала она.

Мама хотела, чтобы все стало лучше. Надеялась, что так и будет. Она была вечным оптимистом. Когда-то и я тоже был одним из них. Но теперь уже нет.

— Нет, не наладится. Я больше не смогу бегать. Навсегда останусь хромым. Больше никогда не буду играть в мяч. Так что нет, мам, лучше не станет. В моем будущем нет света.

Ее плечи опустились, лицо погрустнело. Я ненавидел себя за то, что заставляю ее чувствовать себя так. Но у меня просто не было сил заставить ее улыбнуться. Ей нравилось быть счастливой. И мне тоже. Но этого больше не повторится. Все это исчезло.

— Точно не хочешь пирога?

Одна вещь о маме заключалась в том, что вы не смогли бы полностью сбить ее с курса. Она держалась до самого горького конца. И что касаемо меня, в ней еще жила надежда.

— На терапии тяжело. Больно. И если съем пирог перед уходом, меня вырвет в процессе терапии.

Больше реальности. Больше правды. Больше возможности открыть ей глаза. Маме нравилось притворяться, что ничего не происходит.

— Хорошо. Ну, тогда приготовлю его на потом. Полакомишься после. Я буду на кухне, если захочешь поговорить. Я всегда здесь, чтобы выслушать.

— Спасибо, — выдавил я из себя просто потому, что ненавидел причинять ей боль.

Мама начала уходить, но потом остановилась, вошла в комнату и крепко обняла меня.

— Я люблю тебя. И не позволю тебе сдаться. Я твоя мама. И никогда не откажусь от тебя. У тебя большое будущее, Нэш Ли. Огромное. Это просто препятствие. Оно сделает тебя жестче, сильнее и решительнее.

Я просто кивнул и обнял ее в ответ. Ей нужно было поверить в это, и я позволил ей. Нет причин делать ее такой же несчастной, как я. Когда мама наконец отпустила меня, то погладила по щеке, как будто я все еще был маленьким мальчиком.

— Сделай домашнее задание. Сосредоточься на своих оценках. Ты совершишь великие дела, вот увидишь, — сказала она и вышла из комнаты, оставив меня наконец в покое.

Если бы я мог думать, как моя мать, то, возможно, не был бы так чертовски несчастен. Сегодня я словно получил пощечину. Видеть парней, с которыми играл в мяч, смеющихся и дурачившихся, как мы всегда делали, ощутить ажиотаж в коридорах перед пятничной игрой, увидеть, как Блейкли вешалась на Хантера — все это напомнило мне, что я больше не Нэш Ли. Я был просто еще одним лицом в толпе. Кем-то, о ком другие предпочли шептаться, заставляли себя улыбаться и двигаться дальше.

Вот на что был похож мой день. Это было то, что хотела услышать мама, но я не мог ей этого сказать. Она бы стала беспокоиться обо мне. Хотя и так уже не может заснуть. Мне не хотелось бы, чтобы мама волновалась больше, чем уже есть. Держать все это внутри — вот как я должен был с этим справиться.

Я стоял у окна, обдумывая все это дерьмо в своей голове, когда снаружи остановился грузовик моего отца. Он должен быть на работе до семи, но, как и мама, пришел домой пораньше. Задавать мне вопросы, на которые я не собирался отвечать. Подбодрить меня. Сегодня я не в настроении для всего этого. Схватив с кровати ключи от машины, я направилась к задней двери. Подальше от кухни. Подальше от отца, входящего в дом. Как только благополучно выбрался наружу и понял, что папа в доме, я поспешил к своему внедорожнику и уехал.

Папа позвонит, как только поймет, что я ушел, ничего не сказав. Он сорвется. Я послушаю. Потом все закончиться.

До начала физиотерапии оставалось еще сорок пять минут. Мне некуда было идти. Нечего делать. Папа предложил найти работу. Хотя это было больше, чем предложение. Скорее требование. Я мог бы подать несколько заявлений. По крайней мере, это дало бы мне возможность быть где-то еще, кроме дома, каждый день.

По дороге в город я увидел ее, идущую по обочине улицы. Я видел ее сегодня. Невозможно было не заметить. Таллула Лидделл преобразилась за лето. Когда мы были детьми она боролась со своим весом. Но даже тогда ее милую улыбку и доброе сердце невозможно было не заметить. Однако, увидев девушку сейчас, я понял, что чего-то не хватает.

Остановившись, я опустил стекло.

— Тебя подвезти? — спросил я, сам себе удивляясь.

Таллула остановилась и посмотрела на меня.

— Нет. Я хожу пять миль каждый день. Это моя цель.

О. Ну, это объясняет потерю веса.

— Впечатляет, — ответил я.

Девушка нахмурилась. Мгновение изучала меня, потом покачала головой, как будто я сбил ее с толку.

— Серьезно? Толстуха занялась спортом. Это тебя впечатляет? — В ее тоне слышалось явное отвращение.

Что, черт возьми, я ей такого сделал? Насколько мог припомнить, я был единственным в школе, кто был добр к ней. Не игнорировал. Часто разговаривал с ней. Она была такой робкой и застенчивой, словно пряталась от всего мира. Но я ей не позволял, убедился, что она знает, что я ее замечал.