В паутине - Люси Мод Монтгомери Страница 7

Или Хью упрекнул Джоселин, что она слишком горда, и заявил, что больше не собирается мириться с этим. Он ходил кругами целых три года, но, черт побери, пора менять фигуры танца. Разумеется, Джоселин была гордячкой. Клан признавал это. Да и какая женщина стала бы без гордости носить такую корону золотисто-рыжих волос? Но разве это извиняло жениха, распахнувшего дверь своего дома и холодно предложившего своей невесте забирать свое чертово высокомерие туда, где ему место?

Дарки не признавали этих бредовых небылиц. Хью вовсе не виноват. Джоселин призналась ему, что страдает клептоманией. Такое встречалось в ее семействе. Четвертая кузина ее матери была ужасной клептоманкой. Хью подумал о благополучии будущих поколений. А что еще ему оставалось делать?

Встречались и более мрачные догадки.

Но несмотря на то, что небылицы распространялись и становились поводом для насмешек, мало кто верил, что в них есть хоть толика правды. Большинство из клана подозревали, что нежные розовые губки Джоселин сомкнулись из-за более страшной тайны, чем глупая ссора из-за кошки или грамотности. Несомненно, она что-то обнаружила. Но что?

Она нашла любовное письмо, которое ему написала другая женщина, и обезумела от ревности. Между прочим, прабабка Джоселин была испанкой из Вест-Индии. Испанская кровь, это вам не кот начихал. Все выходки представителей этой ветви Пенхаллоу приписывались влиянию крови испанской прабабки. Ее взял в жены капитан Алек Пенхаллоу. Она умерла, родив, к счастью, только одного сына. Но у этого сына было восемь детей. И все до единого безнадежны. Слишком страстно относились к жизни. Что бы они ни делали, получалось в десять раз сильнее, чем у любого другого.

Нет, здесь явно что-то худшее, чем просто письмо. Джоселин узнала, что у Хью есть другая жена. Те годы на западе — Хью никогда не рассказывал о них. Но в конце концов сдался и признался.

Ничего подобного. Хотя, тот ребенок из гавани… Определенно, его отец кто-то из Дарков. Возможно, Хью…

Естественно, что происшедшее вызвало скандал и стало сенсацией. Старый клан, члены которого всегда утверждали, что в Серебряной Бухте ничего не может произойти, был глубоко подавлен. В Розовой Реке случился пожар. В Трех Холмах — любовный побег. Даже в Индейском Ключе несколько лет назад произошло настоящее убийство. Но ничего такого не бывало в Серебряной Бухте. И вот стряслось, словно в отместку.

Чтобы Джоселин вела себя таким образом! Ладно, если бы так поступила ее пустоголовая сестрица Милли! От нее можно было ожидать чего-то подобного, и ей бы все простилось. Но никто бы и не подумал, что Джоселин способна на такой из ряда вон выходящий поступок, так удивить всех — поэтому ее не могли простить. Хотя, самой Джоселин, казалось, было совсем неважно, простят ее или нет. Никакие мольбы ни на дюйм не сдвинули ее.

— Ее отец был таким же, помните, — рыдала миссис Клиффорд Пенхаллоу. — Он никогда не менял своих решений.

— Но Джоселин же изменила свое, в тот вечер в Лесной Паутине, — отвечали ей. — Что произошло, Синтия? Ты, ее мать, точно должна это знать.

— Откуда я могу знать, если она не говорит мне? — возражала миссис Клиффорд. — Никто из вас и не представляет, как она упряма. Она просто сказала, что не вернется к Хью, и все. И даже не будет носить обручальное кольцо. — Миссис Клиффорд считала, что это самое худшее. — Никогда не встречала большей упрямицы.

— И как нам теперь ее называть? — причитал клан. — Она ведь стала миссис Дарк. Это невозможно изменить.

На острове Принца Эдуарда, где за шестьдесят лет случился лишь один развод, ничто не могло изменить этого. Никому и в голову не приходило, что Хью и Джоселин могут развестись. Дарки и Пенхаллоу все до одного умерли бы от такого позора.

Через десять лет история сама по себе сошла на нет, хотя некоторые еще продолжали гадать, не появится ли с запада его жена. Но все приняли положение дел как постоянное и непреложное. Люди даже забывали думать об этом, кроме тех редких случаев, когда видели Хью и Джоселин в одном помещении. Тогда бесплодные гадания возобновлялись.

Хью был красив, и стал намного интересней теперь, в свои тридцать пять, чем двадцатипятилетним, когда был довольно тощим и долговязым. Один взгляд на него наполнял уверенностью, что этот мужчина, полный крепкой и спокойной силы, может все. Он продолжал жить в Лесной Паутине со старой тетей, которая вела для него дом, а в фермерских кругах его рассматривали как перспективного человека. Поговаривали, что консервативная партия намерена выдвинуть его кандидатом на следующих выборах в местный парламент. Но горечь в его глазах выдавала, что он потерпел крах в жизни. С той таинственной брачной ночи никто не слышал его смеха.

Он бросил короткий жадный взгляд на Джоселин, на миг остановившись в дверях. Он не видел ее долгое время. Ее красота не потускнела за прошедшие трагические годы. Густая грива ее волос, уложенных вокруг головы пламенным протестом против модных стрижек, казалась еще прекрасней, чем прежде. Джоселин оставила позади свой расцвет — ее щеки побледнели. Но шея, которую однажды он целовал так нежно и страстно, была столь же изящна и того же цвета слоновой кости, а чудесные глаза, что могли быть голубыми, зелеными или серыми в зависимости от настроения, остались столь же сияющими и влекущими, дерзкими и живыми, как в тот миг, когда она смотрела на него в холле Лесной Паутины, в тот вечер десять лет назад. Хью сжал кулаки и губы. Хитрый лис Стэнтон Гранди уставился на него — вечно все смотрели в его сторону. Жених, отвергнутый в брачную ночь. Жених, от которого сбежала невеста, в предполагаемом ужасе или из протеста, проделав три мили по темной пустой дороге. Ладно, пусть пялятся и гадают. Только он и Джоселин знали правду — трагическую абсурдную правду, что разъединила их.

Джоселин увидела Хью, когда он вошел в комнату. Он выглядел старше, но на макушке, как обычно, торчала непослушная прядь его темных волос. Джоселин поймала себя на мысли, что ей хочется пригладить ее. Кейт Мью, кокетничая, уселась рядом с ним. Джоселин всегда ненавидела и презирала Кейт Мью, урожденную Кейт Дарк — раньше она была уродливой смуглой низкорослой девицей, а теперь стала уродливой смуглой низкорослой вдовой с большими деньгами, которых оказалось больше, чем ей нужно. Выйдя замуж ради денег, — как презрительно отметила Джоселин — она имела на это право. Но непростительно вот так сидеть рядом с Хью и глазеть на него, как на чудо. Она знала, что Кейт однажды сказала: «Я всегда говорила Хью, что из нее не выйдет хорошей жены». Джоселин слегка вздрогнула и стиснула на коленях изящные руки, без обручального кольца. Она не жалела ни раньше, ни теперь, о том, что сделала десять лет назад. Она не могла поступить иначе, только не она, Джоселин Пенхаллоу, в жилах которой текла доля испанской крови. Но она постоянно чувствовала какую-то отстраненность, и с годами это чувство усугубилось. Ей казалось, что она не принимает участия в жизни, что течет вокруг. Она научилась улыбаться, как королева, лишь губами, но не глазами.

Она увидела свое лицо, отражавшееся в оконном стекле рядом с Гей Пенхаллоу, и внезапно подумала, что постарела. Гей, несущая свою юность, как золотую розу, была так счастлива, так лучезарна, словно внутри нее полыхало пламя. Джоселин ощутила странный укол зависти. Все эти десять лет она не завидовала никому, живя восторгом самоотречения и некой удивительной духовной священной страсти. Но сейчас она почувствовала странную пустоту, словно ей подрезали крылья. Холод изумления и страха охватил ее. Напрасно она пришла на этот глупый прием. Ее не интересовал старый кувшин Дарков, хотя мать и тетя Рейчел обе хотели его. Она бы не пошла, если бы знала, что Хью явится сюда. А кто ожидал, что он придет? Разумеется, ему не нужен кувшин. Узнай она, что это не так, она бы презирала его. Без сомнения, ему просто пришлось сопровождать мать и сестру, миссис Джим Трент. Они обе сердито уставились на нее. Золовки, миссис Пенни Дарк и миссис Палмер Дарк, сделали вид, что не заметили ее. Джоселин знала, что все они ненавидят ее. Ладно, это неважно. В конце концов, разве можно обвинять их, учитывая тот урон, который она нанесла семейству Дарков? «Неважно, — рассеянно подумала Джоселин, — а что же важно?» Она взглянула на Лоусона Дарка с его крестом Виктории, приколотым на груди, — он получил его под Амьеном — сидящего в инвалидном кресле позади Стэнтона Гранди. Он был парализован уже десять лет — последствие взрыва снаряда. Взглянув на его жену, Наоми Дарк, с ее терпеливым измученным лицом и темными запавшими глазами, в которых все еще горел огонь надежды, что поддерживал ее жизненные силы, Джоселин изумилась, вдруг поняв, что странным образом завидует ей. Зачем завидовать той, чей муж, вернувшись с войны, не узнал ее и до сих пор не узнает? Относительно всего прочего его мозг работал нормально, но он начисто забыл свою невесту, на которой женился за несколько недель до отправки на фронт. Джоселин знала: Наоми живет верой, что однажды Лоусон вспомнит ее. А пока она заботилась о нем и боготворила его. Лоусон был в восторге от нее, как от сиделки, но воспоминания о внезапной любви и коротком медовом месяце покинули его. И все же Джоселин завидовала Наоми. У нее это было. Жизнь не стала для нее пустой чашей, какое бы горькое варево в ней не замешивалось. Даже миссис Фостер Дарк имела то, ради чего стоило жить. Хэппи Дарк сбежал из дома много лет назад, оставив записку: «Мама, я когда-нибудь вернусь». Миссис Фостер никогда не запирала двери на ночь, на случай, если придет Хэппи, и все знали, что она оставляла на столе ужин для него. Никто не верил, что Хэппи вернется — юный мерзавец несомненно был давно мертв, и слава богу! Но надежда поддерживала миссис Фостер, и Джоселин завидовала ей!