Мой бывший бывший-2 - Джина Шэй Страница 7

— Ну что, хочешь, чтобы я начал добиваться от тебя ответов по-плохому? — я старательно прячу в своем голосе предвкушение. — Милая, я ведь прекрасно помню, как решаются проблемы твоих бойкотов. Неужели ты думаешь, я забыл, как это делается?

У Викки расширяются глаза — она помнит. Боже, какой же это кайф, что она помнит. Все это настолько мне на руку — что я бы счел это невозможным, если б сам не видел.

Викки пытается сделать шаг назад, только ходить сквозь двери не по силам даже такой умнице. А дверь я успел заблокировать, черта с два она теперь выйдет, пока я не введу код электронного замка.

— Не убежишь, не-а, — шепчу я, с удовольствием касаясь пальцами упрямого подбородка бывшей жены. А потом скольжу вниз, ожидая, что вот сейчас она взорвется, вспылит, снова попробует меня ударить. У неё есть все возможности, и я даже уворачиваться не собираюсь, но пока она этого не сделала — у меня есть её нежная кожа под самыми кончиками пальцев, краешек воротника блузки и маленькая белая пуговка за которую я успеваю зацепиться, перед тем как становится совершенно невозможно видеть что-то кроме этих бездонных, таких красивых — и таких оторопевших глаз.

А потом — будто гром гремит.

Три недели игнора.

Пока мы были женаты — самый её максимум был дня три. Потом — я терял терпение.

Сейчас — я теряю контроль.

Хотя исход в любом случае — один и тот же…

Викки коротко вскрикивает, будто я не губами впиваюсь в её шею, а вонзаю кинжал прямо в сердце, не промахиваясь. Этот вскрик — будто тревожный глас набата — скоро, безумно скоро Викки вырвется из плена своего ступора, и снова все станет плохо. Может быть, даже еще хуже, хоть это и сложно представить.

Так что терять уже совсем нечего.

И целовать, целовать её шею до изнеможения, сверху донизу, особо даже не целясь, а ладонями — ладонями стискивать гибкое, желанное тело,  прижимать её к себе так жадно, чтобы она хоть на толику ощутила, как я схожу с ума от неё. С каким бы удовольствием я сейчас измял эту дивную узкую юбку...

Ох, Викки, мой самый любимый запретный плод, так бы и вкушал, не отрываясь, пока сердце не остановится…

— Прекрати, прекрати, прекрати, — твердые кулачки Викки будто отрезвляющий град барабанят по моим плечам. Очнулась!

Ну, вот мы и заговорили!

Пусть, в ближайшие минут десять меня не ждет ничего любезного, по их истечении — мы расставим точки над нужными мне буквами.

Приятно понимать, что я знаю её настолько хорошо. А вот возвращаться из забвения на землю — уже не совсем.

Русалочка версии Ярослава Ветрова — это когда ты делаешь один шаг назад — один, всего один — и уже когда твоя нога опускается на землю — ощущаешь ту самую тысячу ножей, впивающуюся в твою кожу.

Нет, дело не в том, что ступил я на землю, ступил я от Викки — и вот это и хуже всего на свете.

Не-на-ви-жу!

Каждый шаг, что приходится сделать от Викки, каждый вдох кислорода в грудь, что не пропитан запахом её волос…

Но мне приходится. Я должен сделать этот шаг, разжать свои руки — позволить Викки скользкой рыбкой ускользнуть между моих пальцев.

Она отшатывается на несколько шагов в сторону — пытается сделать так, чтобы расстояние между нами было «приличным».

Зря пытается. Оно не будет приличным, даже когда между нами будет несколько десятков километров. По крайней мере, мои мысли о ней станут только непристойней и настойчивей.

— Ты… Ты… — Викки тяжело дышит, встряхивает руками, будто пытаясь ими меня от себя оттолкнуть.

Нужный эпитет у неё не особенно подбирается.

— Наглец? Извращенец? Озабоченный? — ухмыляюсь я, подсказывая.

Озабоченный ею. Да — это мой диагноз.

— Гребаный псих! — отчаянно рявкает Викки, отступая от меня еще на шаг. — Ты… Как ты вообще посмел?!

— А разве ты оставила мне выбор? — я поднимаю брови, замечая, как наливаются алым яростные пятна на шее у Викки. — И потом, неужели тебе не понравилась моя маленькая провокация, дорогая? Такой стон… Я с большим трудом не зашел дальше.

Этих красных пятен становится на светлой коже Викки все больше.

Рванет…

Еще чуть-чуть и рванет.

— Понравилось? — Викки цедит это свистящим шепотом. — Да, дорогой, мне безумно понравилось. Позволь, я подробнее поделюсь с тобой впечатлениями?

Каюсь — я увлекся. Зрелище разгневанной Викки — это как извержение вулкана, удивительно завораживающе, совершенно смертоносно и абсолютно в своей удивительной красоте. Невозможно оторвать глаза и заметить хоть что-то.

По-крайней мере, когда она успела снять туфлю — я не заметил. До той самой поры пока острый каблук, пущенный с размаха, не врезался мне чуть пониже ключиц.

Резко…

От второй туфли метко пущенной мне в голову пришлось уже уворачиваться. Иначе быть мне на суде во вторник с прекрасным фингалом от подошвы.

Ну, или с выбитым глазом.

Интересно, Машутка бы оценила папу-пирата?

Какая же все-таки жалость, что пока она со мной не разговаривает.

А тех трех слов, что она мне сказала «на прощанье» в тот единственный раз, когда взяла трубку —  лично мне хватит на то, чтобы как-нибудь качественно и насмерть отравиться.

Две туфли, одна из которых пролетела мимо цели — это не все.

Викки никогда не удовлетворялась малой кровью. И в этот раз отступать приходится уже мне. За мой рабочий стол — увы, неверный маневр. На нем полно всякой рабочей мелочевки, от степлера и до имиджевых фиговин.

Мечтал ли я когда-нибудь получить сотрясение мозга от прилетевших мне в голову шаров Ньютона? Да нет, знаете, в моем жизненном списке были другие, более важные пункты.

— Викки, ну ты же юрист, зачем же нам решать проблемы таким путем? — миролюбиво предлагаю я. — В конце концов, ты же знаешь, как пишутся служебные записки, пожалуйся на меня Козырю, он сделает мне атата.

— Это тому Козырю, что тебе помог меня сюда затащить? — щерится Викки как голодная волчица.

Красивая, зараза…

И догадливая.

Хотя — мне стоило больших усилий сделать Эда своим соучастником. И это был «первый и последний раз».

Позволив этой мысли удержаться в моей голове, я “зеваю” и чуть не получаю нокаут от пресс-папье в лоб. Уворачиваюсь только чудом — все-таки я почему-то нравлюсь своему ангелу-хранителю.

— Это, между прочим, был антиквариат, — задумчиво замечаю, провожая просвистевшую в паре миллиметров от моего виска и улетевшую далеко в угол, бронзовую псину взглядом. Мне она не была особо дорога, но совет директоров как-то презентовал, в память о каком-то очень сложном процессе, намекая на то, что верность в цене.