Дом для Одиссея - Вера Колочкова Страница 7

Она уже было повернулась к нему, и воздуху в грудь набрала, и лицо себе сделала смешливо-равнодушное, чтоб не рассердить его, не дай бог, своим глупым вопросом, да Лёня опередил ее, грустно проговорив:

– Понимаешь, я давно хотел с тобой поговорить об этом.

– О чем? О детях?

– Ну да. В общем, и о них тоже. И о смысле нашего с тобой здесь существования.

– Почему же существования? Что тебе не нравится? Разве плохо живем? Нам чего-то не хватает? Мы оба самодостаточные люди, а тебя так вообще бог талантом наградил! Грех жаловаться на жизнь!

– Ну да, все так. Да только чем дальше, тем больше я себя альфонсом чувствую. Раньше вот не чувствовал, а теперь сам себя стыжусь. Иногда такой ужас накатывает.

– Лёня, ну ты чего? Да как ты… Опять надумал себе. – Лиза в отчаянии развела руками и горестно покрутила головой, не зная, что еще сказать, как объяснить, какой болью его слова врываются в сердце. Ничего себе, альфонс… А она, выходит, что – старая богатая дура, его покупающая? Да как он может! Лизе вдруг захотелось заплакать, чего она в принципе никогда не делала. Чего плакать-то? Слезы еще никому и никогда ни в чем не помогли. Да и вообще – зачем кожу на лице этой соленостью портить? Дернув головой, она положила ладонь на горло и судорожно сжала его, чтоб прогнать противный спазм и проглотить, наконец, эту обиду, как горькую таблетку. Надо быть мудрее первой обиды – так учил старик Заславский, и был прав. В самом деле, слишком много драгоценных сил и эмоций она забирает, эта первая вспышка обиды. Потом их ничем не вернешь. Снова встряхнув головой, она через силу улыбнулась и спокойно продолжила:

– Ну не смеши меня, ей-богу! Какой альфонс? Ты же талантливый музыкант! Почти гений! Ты так сегодня утром играл, у меня даже мороз по коже шел…

– И поэтому ты ушла, не дослушав? Брось! Никакой я не музыкант. Я никто. Понимаешь? Никто. Бесполезный воздушный шарик. Твоя игрушка, играющая в дорогие игрушки. Зачем ты купила мне этот «Стейнвей», Лиза? Для чего? Я играю на нем и чувствую себя абсолютно бесталанным и бесконечно тебе обязанным…

– Не надо, прошу тебя. И вообще, это у тебя все временно, тоска такая… Она пройдет. Ты и в самом деле очень талантлив. Я знаю. Да ты и сам это знаешь! У тебя еще все будет…

– Да что у меня будет? Мне тридцать лет! Что у меня может быть? Если сейчас нет практически ничего? Что я еще в жизни делал, кроме участия в дурацких конкурсах? Я не посадил дерева, не ращу сыновей, живу в чужом доме на всем готовом! Я абсолютно бесполезная вещь, Лиза! На свете нет ни одного человека, искренне нуждающегося во мне, в моей мужской силе и помощи!

– А как же я, Лёнь? Я очень нуждаюсь! Ты нужен мне! И этот дом тебе не чужой, он и твой тоже! Зачем ты так? Что ты…

– Нет, Лиза. Ты не понимаешь меня. Не понимаешь даже, о чем я сейчас толкую. Не нужен я тебе. Ты ведь даже ребенка от меня не захотела родить. А зачем? У тебя уже есть одна игрушка, чтоб ее любить, чтоб ощущать в себе суррогатную к ней привязанность. Нельзя ведь жить без привязанностей, правда? И вообще, мы с тобой ролями поменялись, не заметила? Ты, сама того не ведая, возложила на себя ролевую функцию мужчины-добытчика, а мне что оставила? Место хранителя у костра? Роль украшения домашнего очага? А ты не думала, что мне самому необходимо приносить кому-то еду в клювике? А самое главное, чтоб ее кто-то очень сильно ждал и на нее надеялся, как на спасение от голода, и меня вместе с этой едой…

– Но я же не виновата, что так получилось! Давай я не буду работать, буду дома сидеть и ждать еды из твоего клювика. Чего ты хочешь? За что ты меня так мучаешь?

Лицо у Лизы самой собой скривилось и некрасиво задрожало – ну сколько оно могло уже сдерживаться, ее лицо, черт побери! И вообще, мудрость мудростью, а обида – обидой… Но она все равно не заплакала. Просто закрыла лицо ладонями плотно, изо всех сил сжимая красивые пальцы. Пусть думает, что она плачет. Может, перестанет ее мучить, наконец. А что? Другая женщина при таких раскладах давно бы уже на истерику изошла да обрыдалась. Вот же мальчишка – эгоист какой. Только о себе и талдычит! Дерево он не посадил, видите ли. Детей не вырастил…

Сквозь слегка раздвинутые пальцы ладоней Лиза видела, как Лёня смотрит на нее, растерянно моргая длинными черными ресницами, – впервые за шесть лет, можно сказать, наблюдает такое зрелище: его железная жена – и вдруг плачет. Она заметила, как муж испугался. Вот глупенький! В следующий миг ей вдруг стало отчаянно противно от этого обмана-притворства. Она и в самом деле забыла, каково это – плакать. Непозволительно было, непрофессионально. Нельзя поддаваться эмоциям ни при каких обстоятельствах. Так старик Заславский учил…

– Лиза, ты что? – удивленно и испуганно выдохнул Лёня. – Прости меня! Сам не знаю, чего наговорил. Это очень обидно, да? Ну прости, я не хотел.

Он осторожно провел рукой по ее гладко зачесанным в тяжелый узел волосам, привлек неумело голову к своему плечу. Даже попытался ласково ее ладони от лица отодрать, да только Лиза не далась. От проявления к себе мужской жалости она и впрямь чуть не расплакалась – не привыкла к такому. Да и Лёня с ней этого не умел. Он умел только принимать от нее похвалу, восхищение, вкусную еду, незаметный глазу обиход и всякую такую прочую инициативу. Мог и сам всплакнуть, а она его утешала ласково. А чтоб самому приласкать – этого нет, не получалось как-то. Первый раз, можно сказать, неловкую попытку сделал. А что, ей даже понравилось…

– Лёнь, а давай поедем вместе в Москву, а? – через ладони проговорила Лиза, неудобно держа голову на его плече, так и не решаясь вытащить ее из-под его руки. – И Варвара будет рада. Поживем там недельку, ты развеешься, в консерваторию на концерт сходишь…

– Нет, я не могу.

– Почему?

– Давай уж как-то без меня. Я тоже свои дела не могу бросить, на целую неделю уехать.

– А какие у тебя здесь дела?

Лиза отняла ладони от лица и взглянула на его профиль. Было видно, как дрогнули чуть-чуть желваки на щеках, как опустились вниз медленно и виновато длинные черные ресницы. И сам он будто слинял и замялся слегка от простого вопроса.

– Ну… Дела как дела…

– А что, они такие уж важные?

– Важные. А ты считаешь, что у тебя одной могут быть важные дела?

– Нет, почему…

Так Лиза и не решилась спросить у него про то, что днем в старом дворе увидела. Остановило что-то. Хватило ей в тот вечер и этого незадавшегося разговора. И за всю оставшуюся до поездки неделю тоже не спросила. Несколько раз хотела заговорить об этом, да так и не посмела. Все время что-то останавливало, и все тут…