Проклятая война - Людмила Сурская Страница 68

Сталин действительно смотрел. Смотрел вовсе глаза. Такое не часто увидишь. Либо опутанные идеями барышни, либо певички, оперетки и балеринки составляют панораму. Жёны его помощников слащавы и глупы или чопорны и выпрыгивают из ума. И то, и другое скучно. А эта необыкновенная женщина состоящая из утончённости, слабости, женственности, уюта и тайны наставила рога сторожевым псам НКВД. Он слышал о ней краткую характеристику доклада: "Умна, смела, предана мужу, невероятно терпелива, домашняя женщина, романтична и привлекательна". Эта характеристика не достаточно полная, — улыбнулся он в усы. — Надо добавить, что имеет притягательную внешность и находчивость. Он ещё посмотрел на неё и отметил, что большие яркие глаза прячут очень даже здравомыслящий взгляд. Только такая женщина могла уйти из-под опеки натасканных псов. А она ушла и увела за собой дочь. Не сложила лапки и всё-таки вырвала его из "Крестов". Он знает из доклада о деле Рутковского о её появлении возле Будённого и о её письмах к Тимошенко тоже знает. А когда поняли кто это и хватились, то от неё и след простыл. И вот сейчас… осведомлена же о его шашнях с медичкой, фокусы Седовой полоскают уши обитателей московских домов, а держится, как королева. Королева и есть, но так любить… Понятно, что муженёк её самец породистый, но влез же с той бабёнкой по самые жабры. Звон идёт, как от колоколов Ивана Великого. Обидел засранец, а она из-за него выдержала такое, что ой-ой… и жизнь отдаст не задумываясь… Вон как закрыла его собой. А другая бы скандал на весь мир устроила, эта улыбается и влюблённых глаз с него не сводит, впрочем, он тоже. Нет не бросит он её, таких не бросают и она его от себя не прогонит — любит… Как кинулась его защищать, когда Мехлис со своей сворой решил устроить ему публичную казнь. Слишком высокая планка авторитета в войсках Рутковского не давала Мехлису покоя. Принял решение опустить непокорного командующего и указать ему место. Попутно прикинул делать из его жены жертву и взять в обличители. Обещал соблазнительницу укатать, а его не трогать. По его расчётам всё должно было пройти на бис. Не первый же раз, все соглашались. Вот и тут: пришли с предложением и обещанием вывести его, аморальщика, на чистую воду и вернуть в семью. Вообще-то, Рутковский был в отношении фронтовых историй с бабами не хуже и не лучше других мужиков. И затевать против него такое дерьмо было бы не правильно. Но Сталин не встревал. Как будет. Оно не помешает, а своё слово он всегда сказать успеет. В выигрыше и так, и эдак. Потом Сталину доложили, какую она им там дружескую беседу с перцем устроила. Первым делом объявила, что это она мужу разрешила иметь "индивидуальный матрас" и то её личное дело, в которое она никому не советует лезть и везде будет свидетельствовать об этом, если они вздумают ни в чём неповинного человека наказывать или хулить. Вторым пунктом — прочитала им мораль, о мужской порядочности. У сотрудников Мехлиса поотпадали челюсти и чесались руки стереть бабёнку в порошёк. Когда взбешённый Мехлис пришёл к Сталину с жалобой сразу на обоих Рутковских, тот подумав и заявил, чтоб оставили генерала в покое, раз дела обстоят таким образом, а ему это не мешает воевать. А на вопрос Мехлиса: "Что нам делать?" Буркнул- завидовать. И заметил радетелям, чтоб жену тоже не трогали, мол, не до чепухи теперь. О ней не зря напомнил, растерзали бы. Должен же был бы Мехлис свою неудачу на ком-то отыграть. У Берии тогда хищно сверкнули глаза. Понял — этот прохвост что-то крутит своё… Но повторил: "Раз жена разрешает, а ему это не мешает воевать, пусть имеет ту любовницу!" Греха большого он в том не видел, одни плюсы. Пусть набирает генералитет на себя дерьма побольше, будет потом чем потыкать. Война окончится, а у них, у вояк, грудь будет колесом. Пусть, пусть собирают камни, которыми благополучно ту грудь им и прижмут. Что касается тех его слов… Мужики оказывается посплетничать не дураки, разнесли вердикт, правда без подробностей, по всем фронтам. Вождь расправлял усы и усмехался. Естественно, у него, Сталина был свой интерес и причина давать им под такой случай свободу… В проигрыше он не остался. Да, спасла она в той сложной ситуации муженька от разгрома. А знает ли её орёл, кому обязан своим полётом… Наверняка нет, промолчала, чтоб не ранить самолюбие. Любит, безумно любит, как сильна эта слабая женщина и как прекрасна. Зря стараются красавицы, атакуя такого жеребца. Умные мужья таких жён не бросают. А он умный, ещё какой умный… Не бросит он её, ни за что не бросит, вон как горят его глаза, как пытается поймать её пальчики под столом… Тут стратеги ошиблись… Ну, дай бог, дай бог…

Костя действительно ничего не знал. Она боясь, что он наломает дров, не рассказала о том, как её принуждали участвовать в "аморальном деле" против него и каким способом отвела она от его цветущей победами головы занесённый меч. Схоронила в себе. Ввалила этому противному Мехлису мало не показалось. Приманкой ей обещали, что от "матраса" только перья полетят. Но Юлия сразу раскусила, чем та атака на мораль грозит Косте и закрыла его своей грудью. Для неё этот отказ к сотрудничеству был опасен. Могли расправиться и глазом бы не успела моргнуть. Причину бы нашли. Но репутация, жизнь и свобода мужа, были важнее своей судьбы и жизни. "Чёрт с ней с "воробушком" пусть летает", — решила она и устроила людям Мехлиса светопредставление. Это был единственно правильный в том положении ход. Она должна была спасти его и она спасла. Только позже она поймёт, что этот её демарш имел два конца. Не выгороди она мужа, возможно, и не было вольной Сталина на гаремы на фронтах. На "матрас" мужа, естественно, тоже. А промолчи она или уступи им, то пострадал бы Костя. Получили бы они с "воробушком" на всю катушку. Мехлис уж помахал бы шашкой точно по их головам. Костя унижения бы не стерпел… Получается спасая его, она открыла ему шлюзы к своему бесчестию. Теперь Мехлис щерится: "Вот тебе!" Догадка обожгла сердце: "воробушка", возможно, согнули именно на этом… Наплакавшись в ту ночь в подушку, она подойдёт к окну, обведёт пальчиком на стекле луну и спросит обращаясь к небу: — "Матерь Божья, какой ты ещё от меня жертвы потребуешь в знак доказательства моей люби к нему?… Ведь если б знала я, что спровоцирую своим отказом слова Сталина: всё равно поступила бы так же, чтоб спасти Косте жизнь и честь". Она подняла взгляд от стола в то же время что и вождь, испугалась, потом улыбнулась.

Он прищурившись смотрел. Эта женщина, такая красивая и молодая, с необыкновенными бездонными глазами, в которых чувствовалась тайна и боль, выдержала столько, сколько хватит и на десятерых. Но в ней не чувствовалось ничего такого, что вызывало бы жалость или сочувствие. Одно лишь восхищение. Шик, элегантность, таинственную утончённость- всё это воплощали в себе её черты. Юлия Петровна Рутковская держалась прямо и гордо. Сила характера, смелость, подстать мужу, которые позволяли ей будучи быть поверженной, подниматься с колен снова и снова. Во время приёма её невозможно было не заметить. Когда муж был занят, она держалась в стороне и предпочитала одиночество. Наверняка присутствующие здесь дамы завидовали её спокойствию и шарму. Сталин поднялся. Отказавшись от помощи, налил вина в бокал и осторожно отодвинув стул пошёл. Она похолодела. Юлия знала к кому он идёт. Сопровождаемый недоумёнными взглядами он шёл вдоль стола. Все поднимались и оборачивались. Вмиг установилась тишина. Сталин подошёл к Рутковским. Костя вскочил. Юлия тоже поднялась, одёрнув тонкую ткань на юбке, встала тенью за мужем. Рутковский хлопал глазами на ходу соображая что сказать. Сталин, игнорировав его, поднял бокал и обратился к Юлии.