Мир, где нет тебя - Екатерина Риз Страница 67

Иван даже лицо ладонью потёр, устав от такого количества трагических мыслей сразу. Он лицо потёр, а когда поднял глаза, понял, что Лана за ним наблюдает. Стало неловко. Хотя, почему неловко ему? Неловко должно быть ей!

– А мы будем кормить Прохора?

Соня прибежала на кухню, обежала вокруг массивного стола, потому что мопс смешно семенил за ней и даже похрюкивал от удовольствия. Наверное, на него заражающе действовала детская энергетика, потому что Иван так сразу и не мог припомнить от мопса матери подобной активности. Обычно всё заканчивалось ленивым поиском мячика в клумбе.

– Прохора покормит дядя Ваня. А ты садись за стол.

После того, как его назвали дядей Ваней, Ивана заметно перекосило. Но показывать этого маленькой девочке было нельзя. И поэтому Соне он улыбнулся. Она улыбнулась в ответ, широко, открыто, совершенно счастливо, отодвинула стул напротив и села за стол. А Иван внимательно наблюдал за ней, жадно глотая каждое движение и взгляд. А ещё поймал себя на том, что вглядывается в Сонино лицо, ищет сходство. И что самое удивительное, он его находил. До этого утра ему не приходило в голову сравнивать носы и уши, а теперь он видел не только голубые глаза, так похожие на глаза Ланы, но и изгиб губ, который ему самому достался от его матери, и высокие скулы, которые тоже передались Соне от его родни и его самого. И девочка Соня становилась не просто девочкой Соней, а кем-то непонятно близким. И это волновало и заставляло впасть в растерянность и задумчивость, потому что нельзя просто взять и стать отцом, за одну минуту, и даже за одно утро. Иван всегда считал, что решение это примет осмысленно, когда-нибудь, по крайней мере, у него будет девять месяцев для того, чтобы осознать, проанализировать, подготовиться. А тут уже готовый, довольно взрослый ребёнок. Со сложившимся характером, своими потребностями и без сомнения с кучей вопросов.

– Дядя Ваня, ты поздравил маму с днём рождения? Я уже поздравила!

Иван моргнул. Перевёл взгляд на Лану, мозг с трудом воспринимал информацию из реального мира, и потребовалась минута, прежде чем он точно вспомнил, какое сегодня число. А пока вспоминал, Лана уже легко улыбнулась, подошла и погладила дочку по голове. Попыталась её успокоить маленькой ложью.

– Конечно, поздравил. Ты будешь пить какао? Я нашла в шкафчике банку какао.

– Буду.

Для взрослых завтрак прошёл достаточно напряжённо. Лана с Ваней друг с другом практически не разговаривали, и старательно избегали встречаться глазами. Всё внимание было сосредоточено на ребёнке. Кстати, это было не так уж и трудно, сосредоточиться на Соне. По крайней мере, для Ивана. Он смотрел и смотрел. Как она улыбается, как горят её глаза, как она аккуратно ест. Чересчур аккуратно, он не помнил себя таким в её возрасте. А Соня, как говорила Лана, была девочкой воспитанной. И всем премудростям и манерам её обучали, с младых ногтей. И в этом не было ничего плохого, ещё вчера Иван бы подобному порадовался, за других, но почему-то не за своего ребёнка. Каждый раз, как Лана говорила о воспитании и манерах, у него внутри начинал закипать маленький вулкан, который он торопился притушить, списав своё раздражение на растерянность и злость от сложившейся ситуации.

– А мы будем праздновать день рождения? Должен быть торт. Мама, помнишь, какой большой торт был в прошлом году? С фиалками! И их можно было есть.

Лана неловко кашлянула. Ей казалось, что это мучительное утро никогда не закончится. Что её наказанием станет бесконечное сидение за столом напротив молчавшего, мрачнеющего на глазах Ивана Сизыха, который хоть и старается на неё не смотреть, но каждый его короткий взгляд, становится буравящим, и проделывает в ней очередную дыру, похожую на рану.

– В прошлом году только торт и был, – проговорила она негромко, и в основном для Вани. – Мы находились в трауре. Моя свекровь незадолго до этого… скончалась.

Иван ничего не ответил, снова повернулся к Соне. Улыбнулся ей.

– А на твой день рождения какой был торт?

– Как сказочный домик, – с воодушевлением принялась рассказывать Соня. – Мы приглашали моих друзей из школы. Был клоун и надувной замок. – Соня по-детски мечтательно вздохнула. – Было здорово. Папа подарил мне лошадку.

Иван деловито покивал, зачем-то уточнил:

– Игрушечную?

Соня вытаращила на него глазёнки, обиженно моргнула:

– Настоящую! Его зовут Кефир. Он очень классный.

Ивану потребовалось время, чтобы обдумать. Он глянул на Лану.

– Лошадь?

Та явно ощущала неловкость. Глаза опустила, разгладила салфетку перед собой.

– Соня занимается верховой ездой. – Она постаралась произнести это уверенно, но всё равно было больше похоже на оправдание.

Всё это звучало отлично: языковые лагеря, верховая езда, благородное воспитание и изысканные манеры. Но как-то не вязалось с реальной жизнью. По крайней мере, в сознании Ивана Сизыха. На его памяти девятилетние дети вели себя по-другому. И он знал, вот в эту минуту уже знал, что своего ребёнка он бы воспитал иначе. Не лучше, не хуже, просто иначе. Но, по всей видимости, они с Ланой во взглядах и на этот вопрос серьёзно разошлись, раз она даже шанса ему не дала.

– Я не буду тебя спрашивать об этом, – проговорил он глухо, когда Соня отпросилась из-за стола и вышла из дома в сад, сопровождаемая перевозбуждённым и сытым Прохором.

Лана отвернулась к раковине, смотрела на грязную посуду, но боялась к ней прикоснуться, боялась лишнего шума, движения, даже вздоха. Боялась Ивана перебить хоть чем-то. Хотя, на самом деле, меньше всего на свете хотела услышать, что он ей сейчас скажет.

– Почему ты мне не сказала? Почему соврала, почему уехала, почему… моя дочь выросла без меня?

– Ты сказал, что не будешь спрашивать, – напомнила она.

Иван повернулся, одарил её красноречивым взглядом.

– Тебе не понравится то, что я тебе скажу.

Лана неожиданно вздохнула.

– Знаю. – Решила оставить посуду в покое, отошла в сторону и присела на край диванчика у окна. – Но у меня были причины. На тот момент.

– Ни одна причина этого не оправдает, Лана!

– Не кричи! – попросила она. – И если я виновата, я виновата не столько перед тобой, сколько перед твоими родителями! – она произнесла это с уверенностью и нажимом. И в глаза бывшему мужу взглянула без тени вины и смущения. – А ты… ты даже не приехал, Ваня. Ты отлично знал, где я. И я не сбегала, как ты говоришь, по крайней мере, не от тебя. Я не могла оставаться здесь, у меня не было сил ходить каждый день по этой улице, и изо дня в день жить, вспоминая Пашку. И я уехала в Москву. А теперь скажи мне, что ты не вздохнул с облегчением в тот момент!

Сизых откровенно скривился.

– Ты себя слышишь?

– Я себя слышу. – Лана расправила плечи и вскинула голову. Сидела, прямая и напряжённая, как струна. – После похорон ты перестал со мной общаться, ты меня избегал, а если видел меня на улице, торопился уйти. Ты же был уверен, что мы с Пашкой были любовниками. – Это слово далось Лане очень трудно. И она едва заставила себя смотреть Ване в глаза в этот момент, не отвернуться, и не закрыться от его въедливого взгляда было нельзя, необходимо было выдержать. – Если бы я сказала тебе про беременность, ты бы провёл меня через семь кругов ада. Разве я не права? Ты же в какой-то момент снизошёл до меня, решил великодушно простить за измену, но при этом вычеркнуть из своей жизни. Ты даже своих родителей против меня настроил. И я должна была убеждать тебя, что жду ребёнка от тебя? – Лана задохнулась, всё-таки отвернулась от него, пришлось выдержать некоторую паузу, прежде чем продолжить. – Я не снимаю с себя вины. Я много раз думала о том, что, возможно… возможно, мне нужно было быть смелее, принципиальнее, просто поставить тебя перед фактом и жить дальше. Самой. Но мы же оба понимаем, что это было бы невозможно. Мы бы с тобой не ужились на этой улице, – Лана даже едва заметно улыбнулась, – напротив друг друга. А вместе и подавно.