Что было, что будет - Элис Хоффман Страница 67

Она с облегчением свернула на мощеную дорогу Локхарт-авеню. Вскоре Стелла услышала шум машины, освещавшей дорогу включенными фарами. Стелла посторонилась, едва не угодив в заросли крапивы, которая наверняка обожгла бы ее даже через джинсы, выкрашенные Джулиет в черный цвет. Она так быстро отскочила в сторону, что у нее загудела голова и заколотилось сердце. Машина тем временем остановилась.

— Эй, там. Подвезти?

Стелла заморгала. Все, что она увидела, — тень за рулем. Она вспомнила о женщине из ресторана в Бостоне, о том, как та умерла, и сердце заколотилось еще сильнее. В этом мире нужно быть осторожной. Особенно к тому, что само плывет в руки.

— Я не кусаюсь, — заверил ее водитель.

Стелла узнала машину: это был мини-грузовичок, развозивший пиццу. Потом она узнала и водителя.

— Вы чуть меня не переехали, — сказала Стелла, испытывая облегчение оттого, что за рулем сидел знакомый.

Тут она увидела, какая судьба ждет разносчика: одним туманным летним днем где-то в Мэне он попадет в дорожную аварию. Нет, она ни за что не сядет к нему в машину. Даже если бы от этого зависела ее жизнь.

— Я должен доставить пиццы, пока они горячие. Так что ты решила — едешь или нет?

— Нет, спасибо. Я хочу пройтись.

Стелла осталась на месте, с трудом переводя дыхание, хотя это был всего лишь разносчик пиццы, который помахал и уехал.

— Не гоните! — прокричала она ему вслед.

На небе показалась луна в виде белого серпа. Лесные яблони стояли в цвету, и, пока Стелла шла по дороге, она насчитала много видов: с белыми кремовыми цветками, с розовым ободком по краям лепестков, с темно-красными бутонами цвета человеческой крови. В этот вечер, казалось, весь мир дышал полной грудью. В воздухе носилась мошкара, лягушки квакали в канавах, шелестела листва тополей и ясеней, словно деревья делали вдох и выдох.

Стелла невольно подумала, не этой ли тропой шли горожане в тот холодный день, когда кровь Ребекки оросила лед. Может, поэтому Стелла сейчас так нервничала? Может, поэтому ей хотелось пуститься бегом? И тогда она дала себе клятву в этой темноте: если доберется благополучно до чайной Халлов, то принесет жертву во имя Ребекки. Ей всего лишь нужен был один знак. Мимо проехала еще одна машина, чуть притормозила, но Стелла даже головы не повернула в ее сторону. Синтия Эллиот как-то рассказывала, что четыре года назад какая-то машина сбила девочку на Локхарт-авеню, водителя так и не нашли. По ее словам, тело оставили на углу Локхарт и Ист-Мейн, набросив сверху одеяло, так что казалось, что девочка уснула в канаве.

Стелла сосчитала шаги до старого дуба, а потом побежала. Джулиет Эронсон утверждала, что если сосчитать шаги в лунном свете, то, добравшись домой, узнаешь первую букву имени своего возлюбленного. Но у Стеллы в данный момент не было своего дома, к тому же она знала, кого любит, вопреки здравому смыслу, поэтому шаги считала ради самого счета. Наконец она дошла куда хотела и метнулась вверх по лестнице. Лиза как раз была в холле, но успела лишь прокричать приветствие вслед умчавшейся на второй этаж молнии.

— Мы договаривались, что я буду кормить тебя три раза в день. Неужели ты не хочешь поужинать? Сегодня у нас тушеная говядина. Твой отец обещал прийти.

Каждый день доказывал, что Джулиет Эронсон была права в своей догадке. В последнее время Уилл Эйвери ошивался вокруг чайной, все равно как тот дрозд в ожидании крошек.

— Я не голодна! — прокричала в ответ Стелла. — Все равно спасибо. Я просто устала и хочу лечь пораньше.

— Наверное, ты подхватила грипп, который сейчас повсюду, — сказала Лиза.

Когда Стелла наконец осталась одна и улеглась на узкой кровати, только утром застеленной чистыми белыми простынями, она по-прежнему думала, как легко могут люди исчезнуть. Она размышляла о воробьях и розах, о невидимых чернилах и девочках, оставленных на обочине. Ложась спать, она сунула диссертацию Мэтта Эйвери под подушку и всю ночь слушала, как шелестят ее страницы, словно листва за окном. Жизнь так устроена, что тебе что-то даруется, а чего-то ты лишаешься; но некоторые вещи остаются с человеком навсегда. Стелле снились озера и камни и девочки с черными волосами; она видела тот же сон, какой снился ее матери, и бабушке, и всем женщинам их семейства до нее. Проснувшись утром, она уже знала, какую принесет жертву.

Задолго до того, как Лиза спустилась на кухню, чтобы поставить тесто для дневной выпечки, задолго до того, как ее мать пришла на работу, а бабушка отправилась в сад, Стелла заперлась в ванной. Тряхнув волосами, она взглянула на себя в зеркало. Бледная, как звездочка, которую видно только в темноте. Хорошо, что Джулиет не увезла с собой сумку со всеми вещами, украденными во время выходных в Юнити, среди них было несколько коробочек краски для волос. Все время, что Стелла простояла, наклонившись над раковиной и подставив голову под струю воды, она думала о том дне, когда лед сковал озеро с такой холодной водой, что женщина обратилась в камень; в тот день поля были черными от воронья, и тысячи воробьев слетелись к берегу и не улетали, даже когда их пытались прогнать палками.

Не прошло и часа, как самая привлекательная черта Стеллы, ее длинные светлые волосы, которые Джулиет Эронсон советовала всегда распускать, чтобы они падали на спину льняной копной, превратились в черные. Потом она взяла маникюрные ножницы и коротко обкорнала себя, точно так, как обкорнали Ребекку в то утро, когда она утонула, оставив после себя косу, компас, звезду и колокольчик — вещи, которые Чарлз Хатауэй запер в ящик своего стола вместе с десятью наконечниками от стрел, выкрашенных кровью Ребекки. Там это все и лежало до тех пор, пока дочь Ребекки не вернула вещи туда, где им было место. Первое, что сделала Сара Спарроу, покинув дом Хатауэев, — смастерила шкафчик, где до сих хранились эти реликвии. Она хотела, чтобы о них помнили. Шкафчик застеклили гораздо позже, но сам он сохранился в первозданном виде, тщательно изготовленный из дуба, боярышника и ясеня. Сара не нуждалась в отдыхе, поэтому она не сомкнула глаз всю ночь, пока работа не была завершена. Только тогда она отдала несколько прядок материнских волос воробьям, терпеливо ждавшим подношения. Каждая прядка была быстро вплетена в их гнезда, устроенные в камышах, и ветреными днями эти прядки напоминали о себе, пугая лошадей и местных мальчишек, что-то нашептывая любому, кто набирался храбрости, чтобы пройти по тропе, где ничего не росло, но где давным-давно, вопреки времени года, распустились подснежники, пробив толстый лед, — это был подарок ангела печали.