Дочь Великой Степи - Витольд Недозор Страница 67

А еще, как ни крути, мой лудус, моя фамилия, стал четвертой семьей в моей жизни – после той, в которой я родилась, сестринства эорпат и Теокла. Четвертой – и не последней. Это было горькое родство: братство обреченных на смерть. Ежедневно я ела за одним столом, разговаривала, дружила и выпивала с людьми, обреченными умереть… Иногда гладиаторы предчувствовали свой конец и, устраивая пирушку в ночь перед боем, дарили друзьям свои вещи. Кому-то были дурные предзнаменования и сны. А кто-то просто знал.

Отмеченные смертью или просто невезучие умирали, и какое-то время их помнили, а потом забывали…

А были и те, кого смерть обходила. Говорили, будто они дали особый обет Подземным: что убитые ими будут их жертвой.

Если боец сумел продержаться два года, он мог уйти с арены и дальше только учить молодых. Но я знала тех, кто, даже получив свободу, вновь произносил клятву гладиатора – и не потому, что они не умели ничего больше. Это совсем особая жизнь; не принимая ее, я понимала их.

Было что-то, мне всегда чуждое, но способное придать жизни гладиатора особую пьяную остроту.

Да, это горькое и нелегкое родство. Но чего в нем не было, так это зависти. Даже к освободившимся. Потому что самый знаменитый боец мог умереть в любом бою от рук зеленого новичка. Но и новичок мог стать знаменитым. И ощущение, что презиравшие рабов римляне готовы тебя обожать, оно тоже чего-то стоило.

А что до славы хозяев и лудуса, то это всего лишь рябь на воде. Существующая только оттого, что нужно ведь на что-то опереться даже тому, кто лишен всего.

И было еще нечто. Римляне называют его странным и непереводимым словом virtus. Особое обреченное мужество, когда делаешь, что должен, а уж чему суждено, то и случится. Только virtus заставляет поверженного бойца, приподнявшись на песке из последних сил, с улыбкой встречать клинок победоносного противника – иногда своего друга. Именно virtus, прежде всего он, особо притягивает народ Волчицы в этом жутком действе. Во всяком случае, так я думаю теперь.

Да, гладиатрисой я была не так уж долго. Однако те полтора года показались мне десятилетиями.

А война заняла куда большую часть моей жизни – и пролетела, словно короткая летняя буря.