Ваниль и шоколад - Звева Казати Модиньяни Страница 67

– Никогда в жизни не чувствовала себя лучше. Физически, я хочу сказать. А что касается остального… – Она не закончила фразы.

– Да, вот именно, что скажешь обо всем остальном? Пенелопа замерла, у нее перехватило дух. Неужели до Андреа дошли какие-то слухи о ее романе с Мортимером?

– Начинай первый, – предложила она.

– Мы целый год вели холодную войну. Я думаю, настала пора заключить перемирие. Допускаю, что я в чем-то виноват перед тобой, но уж больно долго ты заставляешь меня расплачиваться. Вечно тебя нет дома, а когда приходишь, ты со мной даже не разговариваешь. Вот мы сидим за одним столом, а я чувствую, что тебя здесь нет. Я не хочу тебя потерять, но и жить дальше со сфинксом я больше не могу, – Андреа говорил ровно, не повышая голоса.

– И что ты предлагаешь? – спросила Пенелопа как можно спокойнее.

Слава богу, Андреа ничего не знает о ее измене. Пожалуй, действительно наступил момент поговорить начистоту.

– Есть два варианта. Первый: ты становишься прежней Пепе. Я женился на живой, веселой, ласковой женщине, не дававшей мне покоя. Пепе, которую я знаю, готовит обед с таким видом, будто собирается накормить все человечество. Она закатывает мне оплеуху, а сама кричит, что это я ее побил. За мои ошибки она пилит меня до бесконечности, вздохнуть не дает, поднимает такой шум, что я минуты покоя не знаю с утра до вечера. Одним словом, женщина, на которой я женился, умеет влезть в печенки. – Андреа говорил, все больше воодушевляясь. Потом его тон смягчился, и он добавил: – Но моя Пепе умеет быть и сладкой, как мед, ее смех наполняет мое сердце, она способна на удивительную нежность, она пишет песенки, берущие за душу, и не хвастается своими успехами. Моя Пепе умеет любить. Вот такую женщину я хотел бы себе вернуть.

Стискивая сложенные на коленях руки, Пенелопа еле сдержала рыдание. Андреа ее любит. Она нужна ему. Она и дети – единственный островок безопасности, опора в его жизни, источник тепла, из которого он черпает силы, чтобы жить дальше. Если она его оставит и заберет детей, что с ним будет? Сердце Пенелопы разрывалось при одной только мысли о том, как будет несчастлив Андреа, если она оставит его.

Мортимер – человек сильный, надежный, уверенный в себе, на него можно положиться. Андреа нуждается в ней так же, как сама она нуждается в Мортимере. Ни от одного из них она не может отказаться.

– Ты сказал, что есть два варианта. И каков же второй? – подавленно спросила Пенелопа.

– Второго нет! – с детской обидой воскликнул Андреа.

– Конечно, есть, – возразила она. – И ты это прекрасно знаешь.

Ей вспомнилось, сколько раз она выходила из машины Мортимера в нескольких метрах от своего парадного. Иногда они проводили вместе два-три дня, но обычно – два-три часа, не больше. Каждый раз расставание с ним превращалось в пытку. Раймондо провожал ее взглядом, когда она торопливым шагом уходила, потом, не выдержав мысли о расставании, догонял ее бегом, обнимал за талию, а она не знала, смеяться ей или плакать.

«В последний раз мы встречаемся тайком, будто я какой-то злоумышленник», – говорил он, не желая с ней расставаться.

«Любовь моя, ради всего святого, не осложняй мне жизнь! Мне и так нелегко», – умоляла она.

Мортимер прижимал ее к себе и страстно целовал. Пенелопа открывала дверь, а он, казалось, готов был последовать за ней наверх.

«Уходи, прошу тебя», – шептала она.

«А вдруг в подъезде тебя ждет грабитель. Или в лифте. Дай мне войти», – настаивал он.

«Забудь об этом».

«Тогда я останусь тут, пока не увижу, что ты вошла в квартиру. Выгляни в окно и помаши мне».

Пенелопа потихоньку открывала дверь квартиры, проскальзывала в гостиную и осторожно поднимала жалюзи. Мортимер, стоя посреди улицы, махал руками и подпрыгивал на месте, словно желая допрыгнуть до ее окна. Она махала ему в ответ, чтобы он уходил, он отвечал смешными гримасами. А Пенелопа уже разрывалась между желанием увидеть и обнять детей, убедиться, что они мирно спят в своих кроватках, и болью от необходимости расстаться с человеком, которого любила.

– Ты говоришь о разводе? – спросил Андреа с отчаянием в голосе.

Именно в эту минуту Пенелопа закричала от пронзившей ее боли. Руки, сложенные на коленях, судорожно сжались на животе, на лбу россыпью выступил пот, она побледнела.

– Пепе, что с тобой? – с испугом воскликнул Андреа, подскочив к ней.

– Живот болит. Прямо на части разрывается, – прошептала она прерывающимся голосом.

– Что? Скажи мне, ради бога, что с тобой?

На ее хлопчатобумажном халатике проступили красные пятна.

– У тебя кровь идет! – с ужасом закричал он.

Боль была так сильна, что Пенелопа едва могла дышать.

– Сию же минуту отвезу тебя в больницу, – решил Андреа, подхватив ее на руки.