Речи любовные - Алиса Ферней Страница 66

Ему она была обязана тем, что стала женщиной, живущей по законам сердца. Он оживил самые потаенные слои нежности в ней, то, что будят в нас дети, неопровержимую силу любви, выносящую промахи, ошибки, разлуку, разочарование и вынашивающую живых, отсутствующих и мертвых.

Она с улыбкой заглянула ему в глаза. Он весело рассмеялся:

— Теперь вы верите в себя.

— Не знаю.

— Да, да, вы верите в себя. Сколько вам лет? — вдруг спросил он, заметив, что не знает этого, как бы невероятно это ни казалось.

— Я больше никому этого не говорю.

— Даже мне?

— Даже вам.

— Я лучше всех на свете вас знаю.

— Пусть это останется моим секретом. Ей было под сорок.

— Вы молоды! А я еще немного — и старик.

— Но ведете вы себя далеко не как старик!

— Однако цифры — неумолимая вещь. У меня ощущение, что я вас знаю давно. Что вы всегда были!

— Но я была не всегда.

— У меня плохая память на даты.

— А у меня хорошая.

Она ничего не забыла. Как можно было до такой степени держать все в памяти? Такая память — колодец любви. Она задумалась. Ей мнилось, что она улыбается ребенку. Да, он был так же несведущ в боли, как дитя, она же ощущала себя чрезвычайно старой и мудрой. Он был ничто для нее. Он был для нее все. Ибо был тем, что в ее жизни напоминало крайнюю степень любви. Любви-отчаяния. Любви неразделенной. Той, которую не перестаешь преследовать и которую держишь руками в мыле. Мужа так она любить не могла, потому что он был рядом! В течение стольких лет она покоилась ночами в его объятиях. Эта любовь лишь созревала вокруг предмета любви — ее ядра. А вот любить в отсутствие предмета любви и в ее скудости, любить кого-то все время уходящего, исчезающего, — иная ипостась чувства. Примерно та же, что у родителей к детям. Доведенная до крайней степени совершенства любовь становится материнской.

— У меня ощущение, что я ваша мать, я не смогла бы быть вашей любовницей.

Он усмехнулся:

— Возможно ли это?

— Не знаю, но чувствую именно так. Что люблю вас. Глубоко. Но никогда более не дотронусь до вас.

— Та, та, та. Откуда нам знать, что с нами будет?

Она же считала, что теперь это уже на всю жизнь.

— Вы обнажены передо мной, потому и счастливы.

— Да, это так, но только потому, что сама этого хочу. Благодаря мне мы вместе здесь. Я вам все простила, никогда ни с чем не считалась, никогда вас не бросала. И была так несчастна из-за вас!

— Я уже говорил, что любой ценой желал избежать этого.

Она подумала, как он, в сущности, слаб.

— А вы почему не обнажены передо мной?

— Потому что наши отношения сложились так, а не иначе, потому что вы не требуете этого от меня.

Он был уверен в себе, на все имел ответ.

— Я говорю вам все, что вы желаете знать. — Он огляделся. — Который час? Хотите, поужинаем вместе?

Они заказали простые и вкусные итальянские блюда.

— Это как раз то, чего мне хотелось. Как вы? — с нежностью спросил он.

Ей было тяжело, когда он становился таким. Она могла бы расплакаться, если бы позволила себе перенестись мыслями в далекое прошлое или в недалекое будущее, которые — что одно, что другое — были лишь разлукой и тиранией реальности. Как все же странно и трудно любить двоих при всего-то одной жизни! Слишком наивно думать, что одна любовь сменяется другой, изгоняя ту из сердца, умерщвляя ее. Сердце — дедалово переплетение.

— Как вы думаете, любил ли Вронский Анну Каренину? — спросила она.

— Нет, — без колебаний ответил он.

— Так же думает мой муж. А я не уверена.

— Вам не хочется так думать.

— Это было бы так ужасно.

— Вы так же много читаете, как и прежде?

— Думаю, у каждого свои любимые произведения. Вам ведь известно, что я считаю на этот счет!

— О да. Это в порядке вещей, ведь вы — творческая личность.

Он от чистого сердца и со скромностью делал ей комплименты. Она слушала и улыбалась, словно заранее знала все, что он скажет. И дивилась тому, что он ее нисколько не волнует физически. Со временем что-то безвозвратно ушло. И поскольку не факт, что этот тип мужчин изменился и усовершенствовался, она оплакала конец муки, сожалея о переживаниях.

— Знаете что? Думаю, вам не заставить меня больше страдать.

— Ну и слава богу! — отозвался он. — Ибо это означает, что у меня появилась чудесная подруга.

Эти слова потрясли ее: как, ведь она никогда не хотела быть ему подругой! Но она промолчала. На ее лице он прочел разочарование.

— Вы теперь стали известной, — перевел он разговор на другую тему, чтобы избавиться от набежавшей тени.

Она запротестовала.

— Я всегда верил в ваш успех. У вас свой стиль, а это такая редкость.

— Странно, что вы мне говорите это. Это то, на что я в первую очередь обращаю внимание в других. У вас тоже есть стиль, это и заставило меня пасть!

— Наверняка. Они рассмеялись.

— Я избавилась от вас благодаря работе.

— Ручаюсь, я вам в этом помог!

— Откуда вы знаете?

— Знаю, и все! Вы передо мной нараспашку.

— Я часто рисовала как бы под вашим мысленным взором. Если не получалось, слышала ваше сожаление или поддержку, стирала, начинала снова. Словом, мне пришлось потрудиться.

— Вот видите, сколько всего я вам дал! — лукаво произнес он.

Она рассмеялась, поскольку он выглядел смешным.

— Я вас обожаю!

— Ну да?

— Вам ли не знать? — жалобно проговорила она. Она его обожала, но устала напрасно ему это показывать.

Они еще долго говорили, до тех пор, пока ресторан не опустел. Нежность и безумство сильного, но обузданного желания оставили по себе много воспоминаний. Сквозь них прошли все жесты и слова, образы же (те, которые создаются о себе) отпали.

— Буду ли я страдать, расставаясь с вами?

— Надеюсь, нет.

— Прежде подобный вечер, в котором вы мне, впрочем, частенько отказывали, стоил мне недель потемок и слез, ведь я знала, что потребуются месяцы, чтобы выпросить у вас следующий. Почему вы отказывали мне во встречах? Я никогда не могла этого понять. После такого начала!

— Я пытался вам объяснить, но вы не желали слышать. Вернулась жена… Была еще одна женщина, с которой мне было тяжело расстаться. И потом, я не хотел, чтобы вы страдали, как они.