Роковое зелье - Елена Арсеньева Страница 66

Словом, хитроумные замыслы князя Долгорукого пока пришлосьприпрятать в карман. А если удастся устроить брак Петра и Екатерины, о них ивовсе можно будет забыть. Какая разница, право слово, кто на ком женится и ктоза кого замуж выходит, если под присмотром Алексея Григорьевича окажется иимператор русский, и престол его, и все государство в придачу?

Екатерина подавила зевоту. Господи, как хочется спать…казалось бы, все отдала, чтобы нынче ночью проспать спокойно! Но нельзя, неудастся… а ведь какой тяжелый был день! По осени страсть Петра к охотеобострилась вновь, однако теперь он не настаивал, чтобы за ним таскался весьдвор: предпочитал общество семейства Долгоруких, еще нескольких человек, ну икамердинера любимого, родича своего, Лопухина, не отпускал от себя. Запоследние полмесяца чего только не было испытано! На одном поле охотились заптицами, на другом гоняли зайцев или лисиц, на третьем шли на медведя.

На птиц охотились с помощью ученых кречетов, соколов иястребов. Гончие собаки выгонят дичь из кустов, а сокольничьи, кречетники,ястребники уже стоят наготове, держат кляпыши [28]с ловчими птицами. На каждую надет клобучок, не дающий ей ничего вокруг видетьи отвлекаться. Когда гончие спугнут добычу, сокольничий снимет клобучок сголовы своего ловчего сокола, тот взлетит, нападет на дичину, забьет ее, апотом возвратится и сядет либо прямиком на кляпыш, либо на кожаную рукавицусвоего хозяина.

Когда охотились на зверя: на волка, на зайца, на лису, товпереди господ скакали егеря и охотники, все нарядные, щеголеватые в своихзеленых кафтанах с золотыми и серебряными перевязями. У каждого на перевязивисит лядунка [29] сзолотой или серебряной крышечкой и рог, также блестевший златом-серебром. Здесьтакже гончие вспугивали зверя, а за ними в погоню бросались верховые. Еслиготовились затравить волка, заранее огораживали место (оно называлось островом)тенетами, туда выгоняли зверя, чтобы не мог уже никуда подеваться от стрелков.

Охота на медведя еще не началась по раннему времени, ноохотниками тут выбирались самые крепкие, рослые, молодые мужики, все какгвардейцы – один другого краше статью и силою. Борцы с медведями пользовались всвоем охотничьем кругу такой же славою, как храбрецы – в кругу воинском.Конечно, царя приглашали приблизиться к берлоге только тогда, когда медведя ужепроколют рогатиной или попадут в него пулей, но все равно – последний ударпринадлежал государю, и Екатерина помнила, как упоенно, чуть ли несладострастно сверкали в это мгновение его глаза, каким алчным до крови, досмерти становилось обветренное лицо и рука, наносившая поверженному зверюроковой удар, не дрожала.

Сейчас-то Петр совсем другой – губы мягкие, обвисшие, глазамутные. Ослабели черты, поникли плечи – кажется, он еле-еле удерживается, чтобыне упасть лицом в стол и не захрапеть. Из такого из него веревки вить можно…Жаль только, что не миновать стать нынче целовать этот слюнявый рот, изкоторого так и разит винищем да табачищем.

Между тем брат Николай, подстрекаемый неусыпным взором отца,обошел собравшихся и у каждого взял фант: платочек вышитый, или перстенек, илитабакерку, или еще какую-то безделушку. Многие из собравшихся уже давнораздирали зевотою рты, однако немыслимо было уйти спать прежде государя.Приходилось терпеть, пока он не изъявит такого желания.

А он клевал носом, жмурил воспаленные глаза – и тупохихикал, когда князь Алексей Григорьевич, сидевший спиной ко всем с завязаннымиглазами, дававший фантам задание, выдумывал что-нибудь особенно смешное. СынуИвану велено было три раза проползти под столом – в первый раз собакой лаять,во второй – кошкой мяукать, а в третий раз петухом кричать. Поскольку Иван былвысок ростом и широк в плечах, он всякий раз застревал под столом и громкоругался в промежутках между лаем, мяуканьем или кукареканьем. Это было смешно,гости животики надорвали, с них даже сон помаленьку сошел. Младшая княжнаДолгорукая тоже изрядно насмешила собравшихся, когда по воле отца принужденабыла спеть. У нее не было ни слуха, ни голоса, из ее горла вырывалисьнестройные звуки, толстые щеки нелепо раздувались, и княжна более всегонапоминала упоенно квакающую лягушку. Степану Васильевичу Лопухину, с некоторыхпор носившему в обществе почетное звание «спасителя красавиц», велено былообъясниться в любви следующему фанту. Этим фантом оказался сам АлексейГригорьевич, которого, как и все его семейство Долгоруких, Лопухин на дух непереносил, поэтому объяснение вышло кислым – небось еще кислее, чем та капуста,о которой князь уже упоминал, кислее даже, чем имя Брауншвейг-Бевернскойпринцессы.

– А этому фанту что сделать? – спросил наконецНиколай, когда его отец старательно поблагодарил Лопухина за любовь и ласку иснова уселся спиной к собравшимся, завязав глаза и изготовясь исполнять своиобязанности водящего. Из коробки, обшитой бархатом, Николай вынул жемчужноеожерелье, которое незадолго до этого сняла со своей нежной шейки княжнаЕкатерина.

Меж отцом и сыном так и было уговорено, что в четвертуюочередь вынется именно это ожерелье. Однако князь задумался так натурально,словно никак не мог измыслить задания фанту.

– Этому что? – пробормотал он нерешительно. –Ну что же сделать этому? В окошко, может, выпрыгнуть? Ан нет! Этому фантуприсуживаю поцеловать государя нашего, Петра Алексеевича!

Екатерина громко хихикнула и прикрылась платочком, как бывне себя от смущения. Потом поднялась и осторожно приблизилась к государю.

А Петр даже не шевельнулся – так и сидел, опершись локтями встол и с трудом удерживая ладонями голову. Чудилось, шея его набита тряпками,словно у куклы, и совершенно лишена костей, так безвольно моталась она по сторонам.

– Ваше величество, – беззаботно усмехнулся НиколайДолгорукий. – Фанту надобно вас поцеловать!

Петр поднял расползающийся взор на Екатерину и некотороевремя тупо смотрел на нее, словно не узнавая.

– Целоваться? – пробормотал он наконец. –Опять с вами целоваться? Нет! – выкрикнул, с пьяной решительностьюпокачивая пальцем перед самым носом склонившейся к нему Екатерины. – Нехочу я с вами целоваться и не буду!

– Но как же фант… – заикнулся растерявшийсяНиколай, и Петр обернулся с нему с истинной яростью:

– Фант, говоришь? А этому фанту вашему лучше бы вокошко выпрыгнуть, как и было сказано. Ясно вам, господа хорошие? В окошко! Ну!Быстро! – Широко взмахнул рукой, как бы отметая всякие возражения: – Ивсё! И довольно! Хочу спать!