Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер Страница 66

— Это — часы, фрау Рюте. Часы. Ча-сы.

— Ча-а… — выдохнула Эмили, но язык был, как бревно, и звук не получался.

— Ча-а-сы, — повторила фрау Земмелинг с нажимом.

— Чаа-с-сы, — вторила ученица с прекрасным звуком «с» в конце слова — словно шипение кобры — и сразу же слегка постучала пальцем по стеклянному колокольчику, под которым висел хронометр, вопросительно взглянув на фрау Земмелинг.

— Это — стек-ло, фрау Рюте. Стекло — такое же, как в окнах. Вы понимаете? — Учительница немецкого языка подошла к подоконнику, отвела штору в сторону и косточками пальцев постучала по раме. — Стекло. Стекк-лоо.

У Хелены Земмелинг было поистине ангельское терпение. Она неустанно ходила вместе с Эмили по дому — от полуподвала через кухню и гостиную до чердака, чтобы назвать каждый предмет, на который указывала Эмили.

Эмили кивнула с сияющим видом. Да, она поняла.

— Стек-лоо, — слетело с ее губ словно играючи, с положенным четким «о».

Ее учительница тоже казалась довольной ее успехами. Это была худая женщина, с аккуратным пучком на затылке, в волосах кое-где уже мелькали серебряные нити, с узким лицом, на котором прожитые сорок лет оставили отчетливый отпечаток. Она выглядела гораздо более строгой, чем была на самом деле.

— Прекрасно, фрау Рюте. А теперь напишите. — Фрау Земмелинг сделала приглашающий жест рукой.

Эмили села за стол, обмакнула перо в чернильницу и начала писать в правом углу листа бумаги.

— Погодите, фрау Рюте!

Эмили испуганно вскинула на нее глаза, потом вспомнила и, вздохнув, перенесла руку на левую сторону страницы и начала записывать буквами звуки, которые только что освоила. Она очень старалась не коситься на немецкий букварь, который лежал перед ней, раскрытый на странице с алфавитом. Европейская манера письма слева направо — а не справа налево, как арабская, была только одной из проблем, с которой ей пришлось столкнуться. Бывали дни, когда Эмили казалось, что в ее мозгу все смешалось.

— Стекло — это предмет, вещь, фрау Рюте. Нечто, что можно потрогать.

Эмили беспомощно уставилась на буквы. Из слов учительницы она поняла только половину, но то, что она где-то допустила ошибку, было очевидно. В конце концов ее лицо просветлело; она зачеркнула слово «стекло» и написала под ним «Стекло». Хотя она и не понимала, зачем некоторые слова надо писать с заглавной буквы — ведь все равно знаешь, что они обозначают! Сами буквы казались ей слишком громоздкими и даже враждебными — из-за острых линий и черточек; Эмили твердо решила изучить немецкий язык, однако зачастую — особенно, когда они занялись и грамматикой, — она была готова разрыдаться от отчаяния, от неимоверного количества правил и такого же количества исключений.

Каждый день, кроме воскресенья, точно в час дня Хелена Земмелинг переступала порог гостиной четы Рюте и в течение последующих двух часов занималась с Эмили немецким языком.

На своих утренних прогулках по городу Эмили на каждом шагу встречала немецкие буквы. Время от времени она останавливалась перед вывеской или плакатом и читала про себя написанное по буквам. Некоторые слова она узнавала сразу, другие могла прочитать, но изредка хваталась за бумагу и карандаш, которые носила с собой в кармане накидки, и срисовывала таинственные значки, чтобы после обеда спросить фрау Земмелинг.

Пришла осень и обмакнула листья деревьев в золото и медь, зажгла маяки красно-оранжевым, киноварью или алым, — и Эмили не могла прийти в себя от изумления. Однако ее восхищенье волшебством севера быстро прошло, когда краски поблекли, листва почернела и пожухла, а при дуновении ветра или во время дождя слетала вниз, превращаясь в вязкие и липкие кучки. Как будто природа вокруг нее медленно умирала.

А на Занзибаре временами года были лишь зной и дождь. Вечнозеленый остров, где день и ночь сменяли друг друга через равный промежуток времени.

Не так обстояло дело в Гамбурге, дни становились короче, темнота вечером наступала раньше, а утром — позже. С каждым днем деревья и кустарники обнажались все больше — пока не превратились в подобие скелетов. Как когтистые лапы хищных птиц, туманами размытые до призрачных очертаний и устремленные в свинцовое небо, нависавшее над городом.

«Пальцы мертвых, — часто такое ужасное сравнение приходило в голову Эмили, — как пальцы людей, изнуренных болезнью и умерших от холеры, пальцы, застывшие в последней смертельной схватке».

Поздняя осень и подступающая зима на севере были временем, напоминающим о прошлом и о бренности жизни, — временем серым и безнадежным, когда казалось, что солнце и яркие краски весны и лета никогда не вернутся.

Даже тепло одетая, сидя у ярко пылавшего камина или прижавшись к печи, где весело трещал уголь, Эмили дрожала от холода, и все же она снова и снова распахивала окна настежь, чтобы дышать полной грудью, так что скоро все соседи шутили, что фрау Рюте отапливает половину Уленхорста.