Отворите мне темницу - Анастасия Туманова Страница 65

– Опустите немедленно эту вашу гадость! Как не стыдно?! Отвратительно замахиваться на беспомощного человека!

– Это… это хто тута «беспомощный»? – обиделся казак. – Силин-то?! Наталья Владимировна, да вы гляньте на него! Экий, прости господи, юродивый сыскался…

«Юродивый» с готовностью расправил саженные плечи. Он был выше худенькой девушки на две головы.

– Напрасно вы, барышня, в лужу сверзились. – как можно вежливее заметил он. – Платью-то теперь вовсе конец.

– Вы… вы правы. – растерянно подтвердила она. Но по луже уже хлюпали решительные шаги: к экипажу приближался Иверзнев.

– Гарьков, подите вон! Ефим, и ты тоже уйди… от тебя, право, одни хлопоты! Мадемуазель Тимаева, глупо зарабатывать себе простуду! Позвольте мне… – Михаил легко вынес девушку из лужи и со всем возможным почтением поставил на верхнюю ступеньку крыльца.

– Что ж, так, кажется, лучше. Надеюсь, вы не сочтёте дерзостью?..

– Н-ничуть. – запнувшись, выговорила Наташа. – Я очень благодарна, monsieur…

– Иверзнев. Михаил Николаевич. Здешний фельдшер. – Михаил коротко поклонился, поднял взгляд. На него смотрели огромные от непрошедшего испуга, ясно-голубые, почти прозрачные глаза. Тонкие соломенные волосы падали на лоб. Приоткрытые, пухлые, как у ребёнка, губы дрожали. «Ну что за болван этот Ефим! Так напугал эту… малышку, она вся трясётся. Однако, смелый воробей!»

– Наташа, Наташа, что за шум? Что тут стряслось? – из дома, наконец, появился встревоженный начальник завода. – Здравствуйте, господин Иверзнев… и вы, господин Лазарев… Позвольте, а эти что здесь делают?! Я, кажется, просил, чтобы никого и близко не…

– Прошу простить, господин статский советник, это я виноват. – поспешно вмешался инженер. – Это мои… м-м… подчинённые. Мы только сегодня прибыли из тайги и не могли знать вашего распоряжения. Право, очень жаль, что мадемуазель Тимаева испугалась…

– Папа, я ничуть не испугалась! – дрожащим голосом вмешалась Наташа. – Вздор какой… Я сама виновата! Собралась выбраться из экипажа, а тут просто… просто Балтийский залив какой-то! Господин Иверзнев и… Ефим, не правда ли?… были так любезны, что помогли мне выбраться.

Тимаев недоверчиво осмотрел каторжан, поморщился:

– Увести немедля!

– Ваша милость, а возы разгружать-то?! – взмолился хорунжий. – Дозвольте им сперва вещи перетаскать! Ведь, сами глянуть изволите – дож собирается!

– Тьфу… и верно. Хорошо, Стасов, под вашу ответственность. Да смотрите, чтобы чего-нибудь не спёрли, канальи!

Антип обиженно засопел. Ефим проводил начальника пристальным, задумчивым взглядом – и немедленно заработал подзатыльник от Лазарева.

– Ну, вот вам… За что ж это, Василь Петрович?

– За отсутствие мозгов. – доступно пояснил инженер. – Ефим, ты ведь догадываешься, какое впечатление твоя рожа производит на человека неподготовленного?

Ефим важным кивком дал понять, что да, догадывается.

– Ну, и какого тогда дьявола?!. Посмотри на барышню, на ней же лица нет! Попёр к ней медведем через лужу, олух! Впрочем, тебя учить что мёртвого лечить. Иди разгружай телеги. И заткнись! Это вам не у Брагина…

Ефим тяжело вздохнул. Переглянулся со старшим братом и послушно шагнул к телегам.

С разгрузкой едва успели управиться. Последние горшки с цветами, ругаясь и гремя цепями, бегом заносили в дом уже под дождём. Как ни старались обращаться с хрупкой ношей аккуратно, всё же один горшок с развесистой геранью упал в грязь у крыльца. Горшок, к счастью, не разбился, но несколько веточек с алыми цветами отломились и закружились в мутной воде.

– Ничего, ничего! – тут же замахала руками Наташа, которая никуда не ушла до конца разгрузки и стояла у крыльца рядом с Иверзневым. – Она очень легко даёт новые ветки… и вообще неприхотлива! Тем более, я всё равно собиралась её обрезать! Антип, оставьте здесь, я ещё не решила, куда её поставить…

Антип, у которого и вырвался из рук злополучный горшок, незаметно перевёл дух и бережно поставил герань в угол крыльца.

– Барышня, не дозволите ли вот эти взять, коль вам без надобности?

– Что взять? – не поняла Наташа. Но, увидев плавающие в луже веточки герани, удивлённо пожала плечами. – Ах, эти… Но зачем вам? Впрочем, берите, конечно!

– Благодарствую. – Антип нагнулся и осторожно выудил из лужи поникшие стебельки с цветами.

– Эка красота! Васёнке снесу.

Ефим усмехнулся:

– Да ведь не любит она сорванное-то!

– А вдруг понравится? Таких-то, поди, не видала отродясь! – довольно заявил Антип и спрятал мокрые веточки за пазуху. И быстро зашагал вслед за братом к лазарету.

Ефим оказался прав: веточки герани, которые Устинья поставила в кружку с водой, не произвели на Василису никакого впечатления. Она равнодушно скользнула по ним взглядом и уставилась в затянутый паутиной угол за печью.

– Ну и ладно. – невозмутимо сказал Антип. – Всё едино – красота! Нехай постоят пока, Устя Даниловна? Не мешают же? А я вот те, Васёна, сейчас сказку скажу! Жил-был на свете поп Мартын и было у него два сына: один – дурак, и другой… тоже дурак. Устя, как там дале-то было?.. Запамятовал!

Устинья, двигающая в печи ухватом, только вздохнула.

Веточки герани простояли в кружке на окне лазарета около недели, а затем Устинья, протирая окна, нечаянно смахнула кружку на пол.

– Вот беда! – расстроилась она, глядя на глиняные осколки. – Теперь только выбросить… А как хорошо стояли-то, не вяли вовсе!

Она принесла веник, совок, принялась было сгребать герань и осколки в кучу – но тут стало ясно, почему веточки совсем не вяли. Из плотных черенков торчали тонкие белые корешки. Устинья ахнула:

– Господи! Петька! Петька, где тя носит? Поди с улицы земли в горшок нарой! Да не глины, смотри, а чёрной, рассыпчатой!

В сумерках Антип привёл Василису, которую водил смотреть на птичек, угнездившихся в можжевеловом кусте у ограды. Устинья с гордостью продемонстрировала им щербатый горшок, из которого бодро топорщились цветущие ветви герани.

– Глянь, Антип Прокопьич! Барышнина герань возьми да укоренись! И кто б подумать мог! Тащи сюда Васёну! Пусть посмотрит, каково красиво вышло! Она ведь теперь расти начнёт! И новые веточки даст, и цвести будет, и…

– Пеларгония гравеоленс. – вдруг чётко и ясно сказала Василиса, глядя на цветок. Устинья умолкла на полуслове. Антип прекрестился.

– М-матерь божья… Устя Даниловна… Кажись, ещё хужей вышло-то! Экие она теперь слова говорит! Нешто колдует?

– Не пугайся, Антип Прокопьич. – не сводя глаз с убогой, выговорила Устя. – Это не ворожба. Это по-латински, кажется. Такое у Михайлы Николаевича в книжках прописано… А сбегаю-ка я за ним!