Дворец иллюзий - Читра Банерджи Дивакаруни Страница 64

Но одна из истин, сказанных Кришной, поразила меня в самое сердце. Когда Арджуна спросил, почему человек совершает дурные поступки, несмотря на добрые намерения, Кришна ответил: «Из-за гнева и вожделения, наших самых страшных врагов». Как хорошо я знала их, моих давних спутников — нет, моих господ — и их дитя, месть! Когда я жаждала избавиться от них, они крепко цеплялись за меня.

Я не могла утверждать, как Арджуна, что я избавилась от своих заблуждений после разговоров с Кришной. Но я научилась наблюдать за собой. И если я не могла изгнать гнев или его коварную кузину — раздражение из своего сердца, то по крайней мере, я воздерживалась от резких комментариев, а все эти годы я гордилась тем, что раздавала их направо и налево.

* * *

Я не смогла передать одну часть беседы Кришны и Арджуны. Арджуна рассказывал об этом позже, хотя его несвязные слова не несли особого смысла. Он сказал, что Кришна появился перед ним в облике бога.

— Его глаза были солнцем, и луной, и огнем, — сказал он. — В его теле были горы и океаны, и глубокая тьма космоса со звездами. Все наши враги — и многие наши друзья — упали в его гигантский рот и были размолоты.

Он содрогнулся и продолжил:

— Это было ужасно — и так прекрасно, что невозможно описать. Не видела ли ты такого?

Я покачала головой:

— Я видела только огромную вспышку света, как будто выстрелили божественной астрой. Она ослепила меня. Я думала, пришел конец света.

— Это и был конец света — света, каким я его знал, — сказал Арджуна. — Значение всего теперь изменилось — наших жизней, наших смертей и того, что мы делаем между ними.

Он пристально смотрел вдаль, замолчав, но печаль исчезла с его лица.

Я тоже ничего не говорила, но я была глубоко уязвлена. Почему Кришна, которого я считала своим дорогим другом и защитником, не позволил мне увидеть свою космическую форму? С того момента, как началась война, он мало общался со мной. Я понимала, что он был занят более важными делами. Но его пренебрежение было слишком очевидным, чтобы его не заметить. Я решила, что я тоже не буду с ним общаться, пока не получу доказательства его чувств ко мне.

Так я решила, но боль в сердце не уменьшилась. Я не могла прекратить думать снова и снова о том, почему он посчитал, что Арджуна в большей степени заслуживает такого видения. Какого важного элемента мне недоставало, без которого тайна вселенной вечно ускользала от меня?

* * *

Что еще принесло это зрение?

Мой отец и Дрона сцепились в схватке, и на их лицах застыла былая ненависть. В промежутках между смертельными ударами, которые они наносили друг другу, они оба вспоминали эпизоды из их общего прошлого: дни отшельничества; их уроки и совместные ужины; охоту, во время которой они потерялись в лесу; слезы, пролитые при расставании. Бхима рычал, убивая братьев Дурьодханы. Когда жажда крови утихала в его сердце, его наполнили угрызения совести из-за братоубийства, ибо, чем бы он себя ни оправдывал, он знал, что в их венах течет одна и та же кровь. Гхатоткача кричал от ярости, вся нежность улетучилась с его лица, поскольку он использовал колдовство ракшасов, чтобы вырасти до гигантских размеров. Когда он преследовал вражеских солдат, убегающих в ужасе, наступая на них, его совесть кричала: «Это ли слава?» Я видела, как Сикханди, ставший еще более мужественным, пускал стрелу за стрелой в Бхишму, нервно ругаясь, когда ни одна из них не попадала в него. Но в душе он испытывал облегчение оттого, что он все еще не совершил отвратительного убийства величайшего из воинов Бхарата. Колесница Арджуны пересекла поле подобно метеору, сжигая все на своем пути — но он старался не задеть своего дедушку и учителя, ибо еще не был готов их убить.

Вот так проходила война. Люди убивали друг друга, борясь в душе с самими собой. И все же это не делало кровавую бойню менее жестокой. Я видела агонию невинных и виновных — и то, и другое было одинаково ужасно. Всего лишь через несколько часов земля стала такой красной, будто с небес шел кровавый дождь. Что могло случиться через восемнадцать дней? Я видела, как маятник победы качался туда-сюда, то в сторону Кауравов, то в сторону Пандавов, и с каждым колебанием я искала — и не могла найти — Карну, чье сердце я больше всего стремилась прочитать.

Ночью я узнала причину его отсутствия. До того, как началась война, Бхишма сказал Дурьодхане, что он будет командовать силами Кауравов, только если Карны не будет на поле битвы. Было ли это из-за противостояния между ними? Или, как считали мои мужья, Бхишма пытался защитить их? А может, была другая причина, связанная с моим сном?

Зная, что Бхишма более опытный воин, Карна уступил ради своего друга, — но сильно разгневался, ибо это была война, к которой он готовился всю жизнь. Сейчас он ждал в своей палатке, когда Бхишма либо победит, либо умрет. Мое зрение не могло увидеть этого, но мое воображение восполнило этот недостаток. Я представляла, как Карна мечется взад-вперед по палатке, а его оружие, готовое к битве, лежит на его простом походном ложе. Его слух улавливал каждый звук войны; все его существо трепетало от нетерпения.

Я видела, как к концу дня к нему пришел Дурьодхана, чтобы обсудить стратегию и выразить свое недовольство поведением Бхишмы. Дурьодхана чувствовал, что хотя обещание Бхишмы вынуждало его подчиниться трону Хастинапура, сердцем дедушка был на стороне Пандавов. Карна, единственный друг, на которого Дурьодхана мог положиться, скрыл свое собственное нетерпение, приободрив Дурьодхану, чтобы успокоить его. В случае если Бхишма потерпит поражение, уверил его Карна, он, конечно, убьет Арджуну с помощью Шакти бога Индры — неуязвимым оружием. Как только Арджуна погибнет, Пандавы обратятся в ничто. Пожалуй, Дурьодхана мог бы с ними справиться сам за день или два.

Но после того как Дурьодхана ушел, весьма воодушевленный такой беседой, Карна упал на ложе и закрыл лицо руками. Когда он открыл лицо — почему я представила это? — его пальцы были влажными от слез.