Отличный парень - Кристина Арноти Страница 64

Убийственная фраза действует на нее как пощечина. Ее щеки пылают. Она чувствует себя схваченной за руку воровкой, которая хочет поскорее скрыться в толпе. Бежать подальше от этого грубияна, который посмел смеяться над ее лучшими чувствами.

— Вам только остается сегодня вечером рассказать Дороти о том, что произошло в мотеле… Вероятно, вы еще не устали перемывать косточки парижанок на семейном совете? Возможно, рассказы о любовных похождениях муженька возбуждают Дороти? Ваша святоша, может быть, настолько порочна, что выспрашивает у вас подробности? Ваше добропорядочное семейство с обязательными откровенными разговорами насквозь пропитано ханжеством. И вы еще пытаетесь отрицать значение секса в вашей жизни? Вы — ханжа в чистом виде. Должно быть, Фред — более честный и открытый человек, чем вы! Он никогда не связывал свою жизнь с кем бы то ни было; он захотел остаться свободным; он строил иллюзии относительно войны до тех пор, пока пелена не спала с его глаз из-за войны во Вьетнаме… А что сделали вы? Вы рассказываете о своем друге, вы хотите быть похожим на него… Он записался добровольцем; вы последовали его примеру. Вы только собирались понюхать пороха, а он уже лежал в госпитале в состоянии тяжелой депрессии. Его возвращают на родину. Что же делаете вы? Вы возвращаетесь вслед за ним. Как только Фред оказывается далеко, господин Дейл попадает в руки хорошеньких медсестер. Фред переживает кризис, которым страдает вся нация. Он понимает, что Америка пошла по ложному пути… Он видит вещи такими, какие они есть на самом деле. А вы? Втянув голову под свой черепаший панцирь, вы зализываете вашу ссадину. Подлечившись, вы возвращаетесь в объятия Дороти. Когда же, наконец, вы решаетесь навестить своего больного друга, то вместо того, чтобы спешить к нему, вы останавливаетесь на ночь в дорогом отеле. И не надо разыгрывать из себя святошу. Вы останавливаетесь в дорогом отеле, возможно, в надежде подцепить какую-нибудь заезжую красотку…

— Мне удалось сделать это или нет? — спрашивает он с загадочной улыбкой.

Она готова вцепиться ему в глотку. Однако ее удерживает боязнь закончить свои дни в горящей, как факел, машине.

— О да! Вам это удалось! — восклицает Анук. — Только не считайте себя неотразимым сердцеедом! Это был мой каприз. На вашем месте мог оказаться любой другой… Я не люблю своего мужа и не собираюсь вести себя, как подобает замужней женщине. Я считаю себя свободной. Конечно, было бы предпочтительнее провести этот день с каким-нибудь знаменитым голливудским красавцем… Что поделаешь? В жизни не все зависит от наших желаний… На худой конец я выслушала рассказ о вашем друге Фреде. Все, что вы говорили о нем, — к сожалению, слишком мало, — утвердило меня еще больше в неприязни к войне. Я сделала татуировку на шее именно вокруг сонной артерии в знак протеста против того, чтобы проливать какую бы то ни было чужую кровь. Отец придушил бы меня, если бы увидел эту татуировку…

— И не он один, — произносит американец со странной улыбкой.

— «У каждого своя революция…» — это слова Джерри Рубина, — говорит Анук.

— Всем, кто спрашивает: «А какова ваша программа?» — я протягиваю программку «Метрополитен-оперы». Или говорю: «Посмотрите страницу, где указаны спектакли. Там все увидите».

— Почему вы так говорите?

— Потому что это то же, что ваш Джерри Рубин. Возможно, из той же книги.

— Вы читали ее? — восклицает она. — Неужели вы читали ее?

— Нет, — говорит Стив. — Я? Никогда. Это Фред рассказал мне об этих чокнутых. Он говорил мне: «Старик, когда думаешь о том, что во Вьетнаме протыкают тебе шкуру для того, чтобы эти сумасброды могли со спокойной совестью вкалывать себе ежедневную дозу наркоты…»

— Фред восхищает меня… Я поняла, почему вы так мало говорите о нем. Вы завидуете ему. У Фреда свое особое видение мироустройства… В то время как у вас…

«Я влюбилась в двух американцев, — рассуждает она в смятении. — Один влечет меня тем, что стал такой же жертвой прогнившей системы, как и я, а от второго я таю, как снеговик под весенним солнцем… — стоит только ему прикоснуться ко мне…»

Перед ними зеленым синтетическим ковром расстилается сельская местность. В картину бескрайней степной равнины, раскинувшейся по обеим сторонам шоссе, вносят разнообразие лишь бензозаправочные станции, похожие на серийные игрушки для детской железной дороги.

— Еще двадцать километров, — говорит Стив, — и мы приедем в Аннаполис.

— Я уверена, что Фред — вовсе не такой толстокожий человек, как вы, — произносит Анук. — Он прошел через большие испытания.

Она говорит с нежностью:

— Фред… Мне кажется, что он — клевый парень.

— Надеюсь, что вы назовете его так и после того, как увидите… — отвечает с улыбкой Стив. — Если он захочет увидеть вас… Я в этом не совсем уверен… Он не любит встречаться с людьми… Ему опротивели все без исключения… Он ненавидит, когда к нему проявляют праздное любопытство… До сих пор он выносил только присутствие своей матери и меня…

— Вас? — произносит Анук с легким презрением. — Вы решили повидаться с ним, чтобы затем вернуться к вашей пресной жизни в Нью-Йорке… И прощай, друг…

Стив качает головой.

— Но я должен зарабатывать себе на жизнь! Мне нельзя отлучаться надолго с работы… К тому же я вовсе не нянька кому бы то ни было…

— Хватит! — произносит она по-французски. — Довольно! Вы мне действуете на нервы…

— Действую на что? — спрашивает американец с неожиданно появившимся чикагским акцентом.

Он произносит слова едва ли не по слогам.

— Вы прекрасно меня поняли, — говорит Анук. — Нечего строить из себя «бедного американца», который не понимает ровным счетом ничего… Этот номер со мной больше не пройдет… С меня довольно и вашей прекрасной машины, и замечательной дороги, и бешеной скорости, и вашей фальшивой мужественности. Мне хочется только повидать Фреда, а затем поскорее добраться до отеля, принять душ и ждать возвращения мужа.

— Не совершу ли я лингвистическую ошибку, если назову вашего мужа таким словом, как «рогоносец»?

— Заткнитесь! — кричит Анук. — Вы — мерзкий и вульгарный тип…

— Я говорю вашим языком, — говорит он. — И только что продемонстрировал, как со стороны выглядит ваше поведение. Прекрасный французский язык, с которым вы с такой бесцеремонностью обращаетесь, дает вполне точное определение моральному и социальному статусу вашего мужа в настоящий момент… Я говорю о его положении в семье. Ваш муж — рогоносец, и мы с вами опустили его до этого уровня… Мне кажется, что я нашел правильное определение… А если быть еще точнее, то вы совершили противоправный поступок, о котором ваш супруг, находясь в Бостоне, даже не догадывается.

— Негодяй! — кричит Анук, бледнея как полотно.

— Вовсе нет. Я просто хороший ученик. Когда я жил в Париже, то спал с одной прелестной женщиной. Она преподавала французский язык и изменяла своему мужу со мной. Он тоже трудился на учительском поприще. Он был преподавателем математики. С этой милой француженкой я изучал французский язык в постели. Пока неверная жена расточала мне нежные ласки, у ее супруга автоматически вырастали рога.