Три сердца - Тадеуш Доленга-Мостович Страница 64

И вот впервые Кейт спросила себя: «Что с ним происходит? Кто этот человек?»

И сразу же поняла, что не знает его совсем, что для нее эта дверь так же наглухо закрыта, что за этой дверью действительно происходит нечто потрясающее, что действуют там силы с нечеловеческим напряжением. Невольно память подсказала целую галерею знакомых лиц в поисках сравнений. Нет, ни в одном она не нашла объяснения или хотя бы указания для раскрытия тайны этого человека, но знала она только, что это не Матей из имения, не наследник Прудов, не черствый резкий пан, который диктовал ей условия содержания, когда Гого лежал у себя в комнате пьяный, не близкий родственник, который так понравился ее знакомым. Ни с кем из понимаемых ею людей сравнить его было невозможно.

Ей показалось, что она должна, что ей необходимо прикоснуться рукой к этой двери, и она сама откроется, но одновременно ее охватил страх перед тем, что ее ждет за ней, перед чем-то неопределенным, таинственным, парализующим и опасным, как пожар, как водопад, как сплетения лиан в джунглях.

Она попыталась осознать, какие его слова, какой тон вызвали в ней это дивное и такое сильное впечатление, но не смогла. Возможно, это были не слова, не звуки, возможно, просто какие-то не поддающиеся объяснению токи, какие-то проявления, нереальные и туманные, но потрясающие.

И произошло нечто удивительное: в ней слилось чувство страха перед чем-то таинственным и внезапным с чувством безопасности, безграничной безопасности в той грозной, захватывающей и непонятной атмосфере. Оно расплавилось, и каплей расплавленного металла упало в глубину сознания, чтобы выжечь там неизгладимый след.

О, великая тайна природы, о, тайна алхимии чувствительной человеческой души, что в своих невидимых горнах сплавляешь в одно целое самые крайние противоположности, страх и желание, тревогу и сладость безопасности, жажду остаться и потребность бежать. О, непокорная, неразгаданная тайна женских сердец…

Не думала об этом Кейт. Далек путь от зарождения внутренних сомнений до мыслей, сознания, контроля. Она злилась на себя, уверенная, что поддалась каким-то призракам, какой-то нелепой галлюцинации, которая и оснований-то никаких не имеет, и никакого значения, и никакого продолжения. Она была выведена из равновесия фантастическими догадками легко возбудимой пани Иоланты или же расстроенными нервами после тяжелой ночи и после очередного скандала, который устроил ей под утро Гого.

Она не могла согласиться, чтобы Гого принял от Фреда Ирвинга такой ценный подарок для нее. Она точно помнила, что несколько месяцев назад, просматривая с Фредом каталог с выставки английских художников, восторгалась именно шотландским пейзажем Ботлея. И вот Фред прислал его как бы для Гого, по всей вероятности, заплатив весьма значительную сумму, и, видимо, надеялся, что Кейт не заставит его забрать картину, потому что показался на именинах, когда Гого уже повесил ее в кабинете.

Она хорошо видела понимающие усмешки всех, кому Гого объяснял, что картину он получил в подарок от Ирвинга. Когда гости разошлись, она все сказала прямо и откровенно, что вызвало взрыв гнева. Он не хотел верить, что этот подарок для нее, и врал, потому что знал это так же, как и она. Не будучи бесчувственным, он был просто жалким. Она спросила, как бы он назвал мужа, который получает какую-то материальную выгоду из-за того, что его жена кому-то нравится? В ответ он перевернул стул и начал кричать, что она слишком самоуверенна, что ей кажется, будто из-за нее все теряют голову, что она не понимает, что такое дружба, что именно Ирвинг — его лучший друг, а картина не такая уж и дорогая, что он сам в прежние времена делал друзьям и не такие подарки, и только Кейт, жадная и меркантильная, завидует успеху даже собственного мужа, может мешать его с грязью и так далее.

Это была одна из мучительных, безнадежных ночей, которая закончилась, как обычно, взрывами жалкого раскаяния и еще более нестерпимых нежностей.

Отсюда расшатанные нервы и абсолютное непонимание собственных чувств. Еще раз она взглянула на идущего рядом Тынецкого. Он, конечно, производит приятное впечатление и, очевидно, человек интересный, но пани Иоланта определенно вообразила себе что-то о нем.

— Как вам в Варшаве? — спросила Кейт.

— Что? — встрепенулся он, точно очнувшись.

— Как вам в Варшаве? — повторила она. — После больших городов Запада вам не кажется Варшава бесцветной?

— О, нет. Все большие города, в которых я побывал, были для меня любопытной экзотикой. Я тосковал по стране.

— По Прудам?

— Может быть, — усмехнулся он. — Но по тем Прудам, к которым доступ мне уже закрыт, по Прудам, к которым я привык, по усадьбе, по флигелю, по буфетной, по служебной бричке. По людям, по тем самым людям, которые и сейчас там, но уже не могут говорить со мной так, как прежде, да и смотрят на меня иначе. Нет, нет уже моих прежних Прудов.

— Так новые Пруды не принесли вам морального удовлетворения?

— Нет, — ответил он резко и ушел в себя, как бы замкнулся.

Снова он долго молчал, и Кейт подумала, что этот человек так многозначительно умеет молчать. Создавалось впечатление, что в этом молчании его мысли работают интенсивнее, ритмичнее, укладываются, как пирамида, в единое целое, результатом которого должно быть какое-то новое открытие чего-то в себе или в том, с кем в данный момент находится. Во время его молчания чувствовался удивительный контакт. Из ее знакомых только Фред Ирвинг умел длительное время не проронить ни слова. Но в молчании Фреда чувствовались какой-то хаос, беспомощность, бесполезность. Его молчание, озвученное словами, ограничилось бы лишь несколькими выражениями, повторяемыми без конца.

— А вы, — спросил Тынецкий, — не скучаете по Прудам?

— Не знаю, — ответила она неуверенно. — У меня большие способности приспосабливаться к любым изменившимся условиям.

— О, мне это знакомо. Но все же остается место для тоски или каких-нибудь мечтаний?..

— Не должно оставаться, — сказала она с уверенностью.

— Вы лишаете людей самого прекрасного в жизни.

— Не всех людей, только тех, которые определенным образом устроили свою жизнь, заключив ее в какие-то окончательные, конкретные формы.

— Мне не кажется это правдоподобным, — сказал он, сделав паузу.

— Что именно?

— Что жизнь знает какие-то окончательные формы, ибо окончательная форма — это смерть. Жизнь не знает окончательных форм, не может знать, потому что не была бы жизнью, непрерывным обменом, полным неожиданностей, зависящих от внешних и внутренних факторов. Жизнь имеет неограниченные возможности.

В его голосе слышалось возбуждение.

— Не всякую жизнь можно назвать жизнью, — с усмешкой ответила Кейт.

Он нахмурил брови.

— Вы, пожалуй, не верите этому… — заговорил он.

Кейт перебила его.

— Вот и мой дом. Мы еще сможем не раз коснуться этой темы, если стоит о таких вещах вообще говорить. До свидания.