Роман в утешение. Книга первая - Татьяна Герцик Страница 64

В одно хмурое утро, когда я напрочь отказалась вставать, у моей постели собрался целый консилиум. Председательствовал, естественно, Лев Павлович. До меня глухо доходили его речи, но воспринимала я только несколько привычных слов: «перенапряжение», «переполнение», «эмоциональный дискомфорт», «нервный срыв», «глубочайшая депрессия» и «необходимое лечение».

Видимо, это самое лечение началось, потому что я несколько раз выныривала из тумана и видела перед собой блестящий качающийся маятник и мягкий голос Льва Павловича, вытягивающий из меня подробности моей личной жизни.

Сопротивляться я не могла, поэтому покорно выдавала на-гора всё, что ему требовалось. Как ни странно, но с каждым таким сеансом хмарь таяла, отступала, и я могла уже более-менее здраво осознавать, что со мной происходит.

Как-то посредине ночи я почувствовала такой зверский голод, что выбралась из-под руки Романа, прижимавшего меня к себе, как любимую плюшевую игрушку, и, пошатываясь от слабости, побрела по дому в поисках пищи.

Обоняние было так обострено, что я могла сказать, кто за какой дверью живет: тут Марина с Вадимом, потому что из-под двери тянуло ее нежными духами; потом я прошла комнату Льва Павловича, вдохнув запах дорогого мыла; дальше мне попалась комната Геннадия и я решила, что на завтрак у нас будут хрустящие круассаны, потому что от нее пахнуло чуть кисловатыми дрожжами.

Придя на кухню, немного поколебалась, потому что знала, где Геннадий не терпит в своем царстве посторонних. Но мой изголодавшийся желудок с такой силой потребовал хлеб насущный, что я, отбросив все сомнения, распахнула холодильник и принялась выставлять на стол остатки вчерашнего ужина.

Тут была трехслойная кулебяка с курицей, грибами и черной икрой. Прежде я не слишком одобряла подобную смесь, но теперь она показалась мне божественной. Отрезав один кусок, я принялась его жевать, параллельно вытаскивая из холодильника фруктовый мусс, нежнейший паштет из гусиной печенки и миндальный парфе.

Разогревать, а тем более раскладывать по тарелкам это благолепие мне было недосуг, и я, не считая нужным сесть за стол, стоя подхватывала вилкой кусочки от каждого блюда и по очереди складывала их в рот. Вкус был бесподобный.

Наверное, я съела бы всё, что было в холодильнике, но тут на кухню ворвался Роман босиком и в одних трусах. Увидев меня в окружении еды, которую я уплетала за обе щеки, он вдруг захрипел и принялся утирать побежавшие по щекам слезы.

– Наконец-то! Какое счастье! – при этом он пытался меня обнимать, чем жутко раздражал, потому что мешал мне есть.

Он еще много чего бормотал, но я не понимала, какое отношение имеет мой зверский аппетит к его счастью. Хотя, если Пронин боялся, что я тихо испущу дух прямо в его постели, то в этом, конечно, был свой глубинный смысл.

Но Роман недолго предавался эйфории. Решив, что после такого длительного голодания я съела слишком много, решительно отобрал у меня вилку, покидал в холодильник остатки драгоценной еды и повлек обратно в комнату, приговаривая:

– Хватит, хватит! Вот немножко потерпишь и поймешь, что ты сыта!

Умом-то я это понимала, но вот желудком – нет. Он просто верещал, требуя продолжения долгожданного банкета. Уложив меня в постель, Роман изучающе провел рукой по моему туго набитому животу и тихо пробормотал:

– Вот блин, до чего досадно!

Я всё прекрасно поняла, но настолько осоловела от непривычного приема пищи, что смогла только пренебрежительно фыркнуть в ответ и повернуться к нему спиной. Через минуту я уже спала и мне совершенно не мешало пыхтение и ерзанье возбужденного мужчины, который был не в состоянии устроиться так, чтобы ему не мешало спать жуткое напряжение.

Рассвет еще не разгорался, когда не выдержавший ожидания Роман повернул меня к себе и принялся будить, настойчиво целуя глаза, нос, щеки, в общем всё, что попадалось ему под губы. Мне еще хотелось спать, и я не отвечала на его ласки, стараясь продлить блаженство сна.

Но постепенно сон уходил, сменяемый давно не испытываемым мною томлением. Я уже не отворачивала от него лицо, а, подставив губы, с невольной лаской положила руку на его затылок, чем привела к неуправляемому всплеску эмоций. Признаваясь мне в любви, Роман одновременно с лихорадочным бормотанием пытался меня ласкать, но его начала бить такая крупная неуправляемая дрожь, что я, пожалев его, шепнула:

– Не тяни…

Тут же послушавшись, он лег на меня и, не успев ткнуться в меня набрякшим членом, выгнулся дугой и болезненно-блаженно застонал.

Упав рядом со мной, прижался носом к моей шее и пролежал так минут десять. Потом приподнялся на локтях и заглянул в мое лицо. Его глаза были очень серьезными.

– Я тебя люблю. Очень люблю. Я никого и никогда так не любил. Клянусь тебе!

Он и раньше после секса говорил мне о любви. Относиться к этому серьезно не стоило, ведь чего только не скажет мужчина в такие минуты. Но теперь Пронин будто сознательно противопоставлял себя Георгию. Я припомнила Льва Павловича и свои полубредовые откровения. Получается, что мои тайны стали достоянием любовника. А еще кого? Это было неприятно, и я нахмурилась, чем вызвала у Романа настоящую панику.

– Почему ты мне не веришь? – его голос дрожал от переполнявших его чувств.

– Отпусти меня, тогда поверю.

Это был удар ниже пояса.

– Почему ты так хочешь от меня уйти? Что тебе не нравится?

– Не хочу жить в клетке.

Он вскинулся.

– Но жила же ты с мужем восемнадцать лет! Он тебя не любил, но ты всё равно с ним жила! За что ты его любила?

Вот тебе и врачебная тайна!

Решительно встав, я принялась одеваться. Он всполошился, как курица, у которой невесть куда побежал цыпленок. Это было так похоже, что я снисходительно ему кинула:

– Не кудахтай! Пойду пройдусь, только и всего.

Он принялся сердито вылезать из теплой постели.

– Я с тобой.

Мне это не понравилось.

– Это ни к чему. Я и так не сбегу. Хотя бы просто потому, что некуда.

Но он всё равно оделся и вышел со мной на улицу. Никаких фонарей не было, но белоснежный снег отражал мягкое сияние угасающей луны, освещая всё вокруг неверным призрачным светом. С удовольствием вдыхая свежий воздух с пряным сосновым ароматом, я спросила:

– Чей это дом?

– Мой. Как-то я решил, что лучше сделать небольшие горнолыжные трассы в России, чем таскаться по переполненным курортам на западе. Как ты видишь, получилось неплохо.

С этим я согласилась, молчаливо покивав головой. Начинало светать, и Роман запросился обратно:

– Пошли, надо душ принять перед едой. А после завтрака мы, если хочешь, покатаемся на снегоходе.

Мы вернулись в дом и привели себя в порядок.