Без тебя - Келли Риммер Страница 63

Или я могу вернуться домой, в не до конца отремонтированную квартиру, съесть стейк, выпить молока и посмотреть глупую передачу по телевизору… А еще можно пойти на работу и отсидеть в офисе до конца рабочего дня. Я смогу отыскать, чем заполнить пустоту. Остаться с Лайлой – значит стать свидетелем того, как пустота, оставшаяся после нашей разлуки, постепенно возвращается и становится даже больше.

Шло время. Слезы то и дело появлялись в уголках моих глаз. Я замечал, что на меня смотрят незнакомцы, но ничего не предпринимал.

Ко мне подошел старик с воротничком священника и уселся напротив.

– Могу я чем-то помочь, сын мой?

Я взглянул в его бледно-голубые глаза, обрамленные сеточкой морщин, и произнес:

– Как вы можете верить в Бога, если мир настолько ужасен?

Священник печально улыбнулся.

– Неправильно поставлен вопрос. Именно потому, что мир настолько ужасен, я и верю в Бога.

Задыхаясь, я прикрыл глаза.

– Если у меня и была вера, сегодня я ее потерял.

– Можно с вами немного посидеть?

– Сидите, если хотите.

Он молча сидел рядом довольно долго. Возможно, молился. Потом он протянул мне через стол свою визитку, пожал руку, после чего так же молча ушел.

Вскоре после этого пришла Пета и тоже села напротив. Взглянув на визитку, лежащую на столе, она негромко рассмеялась.

– Помню, когда Джеймсу поставили диагноз, это был шок. Я боролась, видит Бог, как я боролась. Я таскала бедолагу по медицинским светилам, врачам, знахарям, шаманам, травникам, натуропатам, духовным гуру… – Согнув визитку вдвое, она поставила ее на столешницу словно палатку. – Хуже всего оказалось то, что никто не сумел помочь. Конечно, я могла понять, что врачи просто не в состоянии его спасти. И я понимала, что из множества знахарей ни один не обладает достаточным уровнем квалификации, но мне казалось просто немыслимым, что никто, вообще никто не мог ничего сделать… вообще ничего, ни индивидуально, ни коллективно, несмотря на все мои мольбы, помощь и старания. Болезнь просто прогрессирует, и нет такой силы на свете, которая могла бы хоть немного это замедлить.

Я потянулся за визиткой священника и смял ее в кулаке. Пета положила руку поверх моего кулака и слегка сжала.

– Если вы хотите уйти, я вас пойму. По правде говоря, я смогу вас понять куда лучше, чем кто-либо другой, Каллум.

Пета была сильной женщиной. На ее лице застыло упорство. Я даже завидовал этой ее силе воли.

– Извините, что я вообще поставила вас перед выбором, но я не могла отпустить ее без того, чтобы позволить вам самому принять решение.

Я смотрел на столешницу. Ее покрывали царапины. Возле того места, где стояла моя чашка из-под кофе, верхний слой покрытия был напрочь соскоблен моими ногтями. Сколько я так просидел, бездумно скребя ногтями стол, потерявшись в своем горе? То, что сознание не знало, что делает тело, пугало.

Блин!

Пета вновь пожала мне руку. Еще один взгляд в эти до боли знакомые глаза – и выбор был сделан. Я вспомнил тот случай на пароме много месяцев назад, когда здравый смысл попытался вмешаться и я задался вопросом, подходим ли мы друг другу. Я помнил, как мои чувства к ней раздавили эту мысль подобно тому, как давят крошечное надоедливое насекомое. И на этот раз при столкновении с еще более здравым смыслом я поступил таким же образом.

– Схожу в уборную и приведу себя в порядок, – сказал я с уверенностью, которой не чувствовал. – Потом мы поднимемся к ней.

* * *

Лайла проснулась. Она сидела, опершись на подушки, почти лежала. Из ноздри ее торчала кислородная трубка. Лайла хмурилась. Она смотрела на стоящий перед ней на подносе чай. Когда Пета распахнула дверь палаты, я заметил, что Лайла прикасается к пакетику со сладким печеньем с таким видом, словно перед ней больное животное. Я рассердился на медперсонал. Я знал, что Лайла не привередлива к пище. Стоит дать ей морковку или банан, и она будет довольна. Зачем кормить ее печеньем длительного хранения? Идиоты.

Она подняла глаза, и наши взгляды встретились. Миллион чувств отразился на ее лице. Вина. Стыд. Грусть. Горе. Страдание…

Радость. Облегчение. Счастье.

– У тебя неприятности, Пета, – прошептала Лайла, прежде чем у нее сморщилось лицо и она зажала себе рот ладонями.

Ее речь изменилась. Теперь Лайла говорила слегка невнятно, словно пьяная, а еще немного неестественно.

Я подбежал к койке и нежно обнял ее так, словно она была птицей с перебитым крылом. Палату огласил плач, перешедший в рыдания. Понятия не имею, кто из нас рыдал громче.

– Тебе не следует видеть, как умирает человек, когда ему осталось самое большее несколько месяцев. Я не могу просить тебя стать частью этого, Каллум, просто не могу.

– Ничего страшного. Мне все равно, что там следует или не следует. И не беда, если ты меня за это возненавидишь. Если даже тебе осталось десять минут, я хочу быть рядом.

Лайла уткнулась лицом мне в плечо. Спазматические движения ее рук, прижатых к моей спине, внушали страх. Не менее тревожным был рвущийся из ее груди плач. Я слышал, как закрылась позади Петы дверь, когда она покидала палату. А еще до меня доносились звуки больницы, размеренный писк кардиомонитора и тихий свист воздуха. В самом враждебном, чужом мне месте, при обстоятельствах, которые несравнимы с моими худшими кошмарами, я ощутил себя так, словно вернулся домой.

– Пожалуйста, не прогоняй меня снова, Лайла. Мы справимся с этим вместе, – прошептал я, прижавшись ртом к ее волосам.

Я глубоко вдохнул, ожидая ощутить ее неповторимый запах, однако антисептическая стерильность больницы лишила Лайлу индивидуальности. Я уже готов был похитить ее из этой палаты и вернуть домой, туда, где она вновь станет собой.

– Что бы ни случилось, пожалуйста, давай пройдем этот путь вместе.

* * *

В тот день мы вели себя сдержанно. Я только что осознал беду, мои раны были слишком свежими. Мы просто не могли долго разговаривать. Я держал ее за руку. Потом я заснул на койке, держа Лайлу в своих объятиях. Медсестра попыталась отослать меня домой поздно вечером, но я заявил, что добровольно, без применения физической силы, никуда не уйду. После долгих переговоров мне предоставили для сна каталку, установив ее возле ее койки.

Утром пришла врач.

– Каллум! Это Линн Оверли, мой невролог, – представила Лайла на удивление молодую женщина в белом халате.

У Линн оказались огромные зеленые глаза и пышная копна белокурых вьющихся волос. Ростом она была с меня и имела широкие плечи олимпийской чемпионки по плаванию. Она напоминала амазонку, но, несмотря на ее физическую силу, присутствие этой женщины, как ни странно, успокаивало.

– А это Каллум Робертс, мой мужчина.