Одинокая звезда - Ирина Касаткина Страница 63

Что, нет таких? А кто мне твердил, что ему математика не дается? Уже дается? Прекрасно! Значит, способности есть, а желания учиться нет. Тогда поднимите руки, кто согласен с этим. Что, и такие отсутствуют? Все учиться хотят? Почему же вы не учитесь?

– Так мы учиться хотим, а учить нет, – развязно выкрикнул толстый парень под дружный смех остальных.

– Потрясающая мужская логика, – парировала Ольга. – А вы знаете, что слово «учиться» означает учить себя? Человека вообще научить чему-нибудь против его воли невозможно – учить себя он должен сам. Преподаватель может ему объяснить новое или непонятное, но выучить – это значит понять, запомнить и применить на практике. В математике – при решении задач и примеров. Все это человек должен делать сам.

– А если у меня память плохая? – заявила яркая девица с первого ряда. – Не могу запоминать все эти формулы. Подумаешь, одну ошибку сделала, а всю задачу перечеркнули.

– Математика наука точная, здесь нельзя знать формулы примерно. Поставили неверно знак или потеряли показатель степени – и все насмарку.

– Я учиться хочу, а заставить себя учить не могу, – вздохнула ее соседка. – У меня силы воли нет. Как возьму в руки учебник, так меня сейчас же клонит ко сну или тянет на кухню.

Аудитория веселилась. Видя это, Ольга потихоньку начала злиться.

– Вот что, дорогие лентяи, – хмуро сказала она, – посмеялись и хватит. Вы все надеетесь, окончив институт, стать руководителями, начальниками или даже директорами. Ведь никто не хочет оставаться всю жизнь простым клерком – каждый мечтает об удачной карьере. Но тогда вам придется подчинять своей воле других людей – заставлять их делать то, что нужно, но не всегда хочется. Так вот запомните: есть только один способ добиться, чтобы другие выполняли вашу волю даже против своего желания. Вот этот способ: прежде надо этому научить себя. И если вам это удастся, вы достигнете в жизни любых высот. А если нет, никто с вами считаться не будет.

В свое время я этому научилась. И даже сумела превращать нелюбимое, но нужное дело, в любимое. И получать от этого удовольствие. Это уже высший пилотаж. А теперь я умею подчинять своей воле других, чего и вам желаю.

В заключение скажу так. Математика – фундамент любой инженерной дисциплины. А плохой инженер – это рухнувшие дома, неработающая техника, ракеты, не вышедшие на расчетную орбиту. Закопанные в землю миллионы народных денег. В конечном счете – третья мировая война. А что вы думаете? Ноль не туда поставили, и пошло-поехало. И если мы, математики, не будем убеждены, что фундамент в ваших головах заложен прочный, зимнюю сессию вам не сдать и на старшие курсы не перешагнуть – математика для таких станет непреодолимым барьером.

Идите и думайте над моими словами. Кто нуждается в помощи – милости просим на консультации. Что-то я вас там не замечала. И помните: вы все у меня под колпаком. На экзамене лично буду выслушивать каждого. Если, конечно, зачеты сдадите и будете к нему допущены.

В полном молчании, они покинули аудиторию. А на следующий день трое, включая толстого студента, подали заявления об отчислении по причине отсутствия тяги к точным наукам. Остальные нехотя, но все же взялись за ум.

Не всем преподавателям нравились требования Ольги. Особенно раздражала некоторых необходимость регулярно оценивать знания первокурсников. Ольга настаивала, чтоб хотя бы через занятие каждый студент получал оценку, – а не только на контрольных, проводившихся дважды в семестр. В своих группах она ввела летучки – небольшие письменные работы по пройденному материалу. Студенты скоро привыкли к ним и начали заниматься систематически. Большинство преподавателей кафедры последовали ее примеру – но не все.

– Я в семестре вообще ничего не учил, – доказывал на заседании кафедры один пожилой ассистент. – Мне хватало трех дней перед экзаменом. И прекрасно успевал – все сдавал на четверки.

– Вы говорите неправду! – возмущалась Ольга. – Даже если вам удавалось как-то сдавать экзамены, все равно вашим знаниям грош цена – все вылетало из головы на следующий же день. И я прошу подобные разговоры при студентах не вести. Они учатся не ради оценок, а ради знаний. А для этого нужна система, нужно учить постоянно, а не в последние дни перед экзаменом.

– С первокурсниками просто чудеса происходят, – удивлялся заведующий кафедрой физики. – Вдруг все стали учить. И задолженностей по лабораторным почти нет. Сознательный какой-то набор в этом году.

«Правильно, так и должно быть, – удовлетворенно думала Ольга, слушая его доклад. – Начали учить один предмет – возьмутся и за остальные. Теперь главное – не снижать планку, и тогда, глядишь, зимнюю сессию осилим без потерь».

Атмосфера на кафедре была вполне рабочая – никаких дрязг и ссор, характерных для коллективов с неблагополучными отношениями. Ольге рассказывали, что в прежние времена обстановка на кафедре порой накалялась настолько, что один преподаватель мог запустить в другого учебником. И лаборантам доставалось изрядно – редкую неделю кто-нибудь из них не рыдал в лаборантской.

Учебную нагрузку Миша Сенечкин распределил, насколько это было возможно, равномерно. Правда, Ольга учла, что он приступил к работе над докторской диссертацией, и сама сократила ему часть нагрузки, перебросив ее на доцентов, не запланировавших научную работу. Среди таких оказался и Щадринский. Привыкший к легкой жизни, он был сильно недоволен, когда увидел, какая теперь у него, с его точки зрения, большая недельная нагрузка.

Особенно возмутило Щадринского, что ему придется читать лекции и на первом, и на втором курсах. Это ведь две подготовки! Он столько лет пользовался благами, даваемыми ему дружбой с прежним заведующим кафедрой, что совершенно обленился. И вот теперь придется напрягаться. А все из-за того, что новоявленный доцент Сенечкин надумал писать докторскую. И, конечно, эта нахалка свалила на него часть Мишкиной нагрузки. Сенечкин теперь ходит у нее в любимчиках, а другие из-за его дурацкой докторской должны страдать.

Так думал Шадринский, совершенно забыв, какую перегрузку они с Паршиковым наваливали на несчастного Сенечкина в прежние времена. Но жизнь – зебра полосатая, и вот теперь ему самому суждено испытать, что значит не быть в фаворитах.

В отличие от обозленного и не сдерживавшего эмоций Щадринского, Гарик Лисянский покорно принял свалившиеся на него дополнительные часы. Последнее время ему на кафедре было лучше, чем дома. Непрерывные скандалы с женой и тещей, на которые он прежде реагировал слабо, вдруг стали выводить его из себя.

Он все пытался понять, как тоненькая хохотушка Женька, покорившая его когда-то своим безудержным темпераментом, превратилась в сварливую бабу, изводившую домашних своими придирками.

Он вспоминал, как, впервые побывав у нее дома, поразился грубости, с которой она отчитывала тогда уже больного отца. Ему бы остановиться, задуматься. Так нет же, продолжал встречаться, довел дело до свадьбы. И вот теперь всю жизнь отдувается. Если бы не дочь Люська, так похожая на него, сбежал бы, куда глаза глядят. Но Люську жалко – как она будет без него? Ее же мать с бабкой совсем сожрут, и некому будет заступиться.